Учит нас профессор Владимир Марков
Вчера ему исполнилось 85 лет.
Рассказывает Евгений БЕЛОДУБРОВСКИЙ.
Слава
При каждом визите профессора Омри Ронена в Петербург я хотел подойти к нему и задать давно волнующий меня один-единственный вопрос. Но все никак не удавалось: то он плотно окружен своими слушателями или просто любопытными (кому не хочется постоять рядом с одним из самых блистательных и парадоксальных литературных критиков на Западе!); то один на один ведет беседу с юным поэтом, то - принципиальный спор с коллегой... Решиться прервать этот ритуал признательности - даже для меня большая дерзость.
Однако случай представился. Совсем недавно. В Ахматовском музее, на презентации очередного труда Ронена. По законам жанра каждый может подойти к автору и подписать книгу. Что я и сделал. Дождался своей очереди, назвал себя и, встретив при-знающий взгляд, отважился спросить: "Скажите, Омри, когда и от кого на Западе вы впервые услышали имя Осипа Эмильевича Мандельштама?"
Возникла почтительная пауза, Омри Ронен выпрямился (как мне показалось, став немного выше собственного роста) и ответил: "От Владимира Маркова. Из его антологии "Приглушенные голоса". В 1952 или 1953 году. Это была, по-моему, его "Федра"! И эта "Антология" Маркова была открытием для многих из моего поколения..."
Личность
Кажется, ничего другого я и не мог услышать. Действительно, многие и многие слависты послевоенного поколения в Америке и в Западной Европе считали и считают по сей день Владимира Федоровича Маркова, профессора из Лос-Анджелеса, своим учителем и даже гуру, открывшим им высочайший и оригинальнейший мир русской классической поэзии. А также почитают его за то, что он, обладая талантом превосходного и остроумного лектора и собеседника, научил легко и свободно понимать и разбираться в символизме, модернизме, футуризме, имажинизме, лучизме...
Знали тогда имя профессора Маркова и у нас - но только из свободного эфира, самиздата и других подобных каналов информации.
Ефим Эткинд, приехав впервые в родной Ленинград после многолетней вынужденной разлуки с нами, рассказывал, что в Штатах встреча именно с Марковым произвела на него самое сильное впечатление. Они были почти ровесники, оба - филологи, выпускники Ленинградского университета, оба - поклонники Мейерхольда, Александринки, Театра Акимова и шекспировских переводов Михаила Лозинского... И оба - фронтовики. Эткинда поразил рассказ Владимира Федоровича о плене, тревожной жизни в послевоенной Германии, о его переезде в конце сороковых с женой, актрисой Александринского театра Лидией Ивановной Яковлевой, в Америку, о поступлении в аспирантуру Беркли, плодотворном знакомстве с русскими поэтами и писателями так называемой первой волны эмиграции...
И хотя обо всем этом Владимир Федорович сам поведал и в своих воспоминаниях, и в широко публикуемой нынче в Петербурге огромной его переписке, живой разговор, живое общение с ним действительно вызывает восхищение и радость. Я это испытал.
Разговоры
Меня познакомила с Марковым и Лидией Яковлевой несравненная Елена Юнгер. Это было в самом начале 90-х годов. Через почти полвека разлуки они прилетели в родной Ленинград на три-четыре дня, проездом из Лондона, в гости к Елене Владимировне.
- Лидочка, это мой большой друг, - представляла Юнгер вашего покорного слугу гостье, - он соавтор пьесы о Достоевском, специально для меня написали. Уже была премьера, я тебе сообщала...
Яковлева в ответ:
- Достоевский был любимым писателем Михаила Александровича (Чехова. - Е. Б.). Он считал его недосягаемым. Даже для себя, а он мог совершенно все... Пытался нам втолковать его стихию, мы что-то репетировали даже... Кажется, "Сон смешного человека". Они были близки - по внутренней силе и убежденности, что искусство изменит мир к лучшему, по вере... Леночка, ведь Михаил Александрович был еще философ, а Достоевский - жесткий, резкий, трудный...
Квартира Елены Владимировны Юнгер в доме на Петровской набережной. Широкие, да и от самого пола, окна смотрят на Фонтанку, на Летний сад. Изящный сработанный Николаем Павловичем Акимовым круглый столик. Над диваном известные фотографии Зощенко, Пастернака, Евгения Шварца, Лозинского, большой портрет маслом отца хозяйки - поэта Владимира Юнгера - кисти его брата Георгия. В круглой рамочке - Есенин, светлые кудри, карандашный рисунок...
Мы пьем виски, водку, едим чеддер, какое-то экзотическое печенье, затем - настоящий английский чай... Сердце мое вот-вот выпрыгнет.
- ...Володя, мы еще с Владимиром Николаевичем Орловым спорили, кто же самый выдающийся поэт Серебряного века, - это Юнгер. - Папа говорил, что самая лучшая - Ахматова, да я и сама так считала, я не могла, да и не посмела бы думать иначе, папа был для меня бог и поэт... Я ведь ее знала многие годы, мы даже дружили... И Коля (Акимов. - Е. Б.) Ахматову ставил высоко, выше Маяковского. Орлов любил Блока, а потом - сменил его на Цветаеву и мне открыл ее великое наследие. Но тайно как-то он любил читать Бальмонта, запрещенного... А вот Евгений считает, что самый выдающийся - Мандельштам...
- Мандельштам превосходный, даже - гений, как Пушкин, Бальмонт очень хорош, - отвечает Марков. - Но самый петербургский, Елена Владимировна, - это Георгий Иванов. Никого рядом... Его мало знают... Еще вот был хорош Адамович, тоже Георгий. Но все - в тени Иванова. Он не менялся, когда все вокруг менялось и рушилось, для поэта - это главная мера. Я убежден. Мы переписывались, прекрасная проза, эпистолярная, мемуары, ни одного промаха, он меня поразил с самого начала, еще в Германии. Никого не любил, кроме себя, то есть в себе - Поэта. Любое признание было ему ценно, с этого и началась дружба...
Голос Маркова. Неторопливый, тихий, приглушенный бархатный тон. И внимательный благодарный взгляд сквозь большие профессорские очки. И на жену, Лидию Ивановну, чуть встревоженно, - прав ли он?..
- ...Иванов не был мучеником, как Мандельштам, хотя и умер тоже на задворках, во Франции, могила - одинокая. Ему больше повезло с женой, чем Мандельштаму... А вот, Евгений Борисович, знаете, мой любимый поэт? Батюшков! Безумец... А ваш Бродский вычурен, сложен, слишком умен, Набоков - делатель, не трогает, не царапает, а мнет, хотя ему дано... Простите, Елена Владимировна, я вас перебил... Вот Лиде не нравится мой о Моцарте очерк, а моим ученикам и даже некоторым музыкантам он оказался близок, даже перевели... Хотите прочитать?..
С того вечера мы с Владимиром Федоровичем крепко и подружились, начали переписываться. Марков даже согласился на мое предложение начать работу по изданию его трудов в родном городе, и дело пошло. Появились, одна за одной, книга его статей "О свободе в поэзии", затем антология "100 поэтов" и, наконец, уникальная "История русского футуризма", моментально исчезнувшая с прилавков; в библиотеках - все экземпляры зачитаны, что называется, до дыр...
Праздник
В свой следующий приезд Владимир Федорович и Лидия Ивановна приняли участие в программе "Былое и думы". Вели вечер Никита Алексеевич Толстой и я, гостей представила Елена Юнгер. Это был праздник поэзии и науки. В переполненном Большом зале Публички (где книги и статьи профессора Маркова еще томились на полках спецхрана) собравшимся был представлен интереснейший рассказ Владимира Федоровича о встречах и переписке с русским поэтами в зарубежье, о коллегах и учениках в Америке, о славистике в целом.
Затем профессор прочитал фрагмент своего эссе "Можно ли получить удовольствие от плохих стихов?", было много веселых минут. Лидия Ивановна, последняя ученица великого Михаила Чехова, не только рассказала о последних годах его жизни в Голливуде, но и при участии Елены Владимировны продемонстрировала, как репетировал великий актер...
Сейчас Владимир Федорович в Лос-Анджелесе готовит к печати русский перевод своего "Имажинизма" - классического, непревзойденного, как, впрочем, и почти все его труды. На очереди полное собрание сочинений профессора Маркова, выпускника Ленинградского университета 1941 года, родившегося на Звенигородской в феврале 1920-го.
