Волшебный запах зеленой красавицы-елки я впервые ощутил лет шестьдесят назад, в пятилетнем возрасте, в самый разгар кровавой проклятой войны. К тому времени многие наши отцы, речники красноярского Затона, уже сложили свои головы - кто в битве под Москвой, кто в страшном пекле подо Ржевом. Отголосили наши матери, получив "похоронки", затаившись в каком-то оцепенении от непоправимой потери кормильца, мужа, отца. Но все еще собирались по вечерам при свете керосиновой лампы: гадали, вздыхали, плакали...
То была угрюмая, серая тоска долгих зимних вечеров, и, как казалось даже нам, малым детям-сиротам, была она беспросветная. Светлым же временем другой нашей жизни был детский сад N11, в который нас каждое утро по пути на работу в "караванку" отводила мать, а то и старшие сестры.
Наш детский сад был обыкновенным бараком, построенным еще до войны, и я до сих пор помню его спальни и большую комнату, в которой проходили музыкальные занятия и в которой мы ели. Помню нашу воспитательницу Клавдию Николаевну и нянечку тетю Сару. Помню даже наши песни, которые мы разучивали: "Артиллеристы, Сталин дал приказ..." и белорусскую "Бульбу" ("Из мешка бери картошку и питайся понемножку..."). В ту зиму, незадолго до Нового года, наш репертуар пополнился праздничной, "елочной", тематикой, например, "Маленькой елочке холодно зимой...". На стене детсадовского зала появились звездочки из фольги, подсвеченные маленькими лампочками, а незадолго до праздника сторож-инвалид дядя Кеша принес хвойную красавицу в зал, и она наполнила все пространство нашей детской территории восхитительным ароматом. Каждому из нас захотелось потрогать ее заиндевелые колючие веточки.
"Елка плакала сначала от домашнего тепла, утром плакать перестала, задышала, ожила..." - пели мы дружно, репетируя праздничный концерт для родителей и "затонского" начальства, как нам сказали.
Елку наряжали без нас, наверное, всю ночь, и утром 31-го она предстала перед нашими восхищенными глазенками во всем своем великолепии - сверкающая стеклянными бусами и шарами, увешанная маленькими дирижаблями, зверушками из посеребренного картона, с кусочками белоснежной ваты на ветках, с пятиконечной красной звездой на верхушке, с Дедом Морозом у подножья. Восторга и нетерпеливого ожидания праздника хватило на целый день - мы даже не могли уснуть в "мертвый час"! Конечно, все детали праздника мне теперь не припомнить. Их нет-нет да и дополняет моя старшая сестра Людмила, которая с подружками следила за представлением через окно, стоя на завалинке. Всех родственников было просто невозможно впустить, наши мамы толпились в маленьком коридорчике, вытягивая головы и наблюдая за своими чадами. Сестра вспоминает, как зажглись на елке лампочки и откуда-то из противоположного коридора выкатился большой блестящий орех, из которого, как только он раскрылся, выскочили клоуны и маленькие зверушки. Они повели хоровод, приглашая нас в общий круг. То-то было радости! Мамы плакали, глядя на нас... А потом Дед Мороз раздал всем подарки в больших желтых коробках американского производства с клювастым орлом - дар от союзников, которые не решались в то время вступить в войну. В подарочных американских коробках оказались... советские ржаные пряники и конфеты-"подушечки". Прошло почти шестьдесят лет, а я до сих пор помню их вкус! И покупаю перед встречей Нового года для праздничного чаепития это лакомство военного времени.
И каждый год, в канун встречи Нового года, я беру в руку отполированную нашими детскими ладонями ручку от нашей детсадовской двери, доставшуюся мне, когда детский сад ломали. И сами собой звучат в моей душе строки, может быть, будущей песни о затонском профкоме: Вспоминаю в толще строк За далекой той метелью: Ты нас радовал, как мог, Ты был нашей колыбелью...
