МИШЕНЬКА

Тамада парил над невиданным застольем.

Держа руку со стаканчиком так, словно обнимал весь покинутый мир, Мишико Чавчавадзе окинул улыбающимися глазами сидящих за столом и остался доволен: Галактион Табидзе, Вячеслав Францев, дальний Мишин и грибоедовский родственник Александр и его однофамилец Илья, Иннокентий Михайлович, Александр Сергеевич, Булат Шалвович с гитарой, Сержик Параджанов, Нико Пиросманишвили... Стол уходил в перспективу.

- Я говорил им там: какая разница, где быть. Еще не известно, чья компания лучше... Давайте выпьем за здоровье ангела, который охраняет крышу дома моих друзей!

- За тебя, Мишенька! - Мы сдвинули стаканы за своим столом: Гоги, Лело, Сережа Юрский, Коля, Гия Данелия, Белла, Наташа Нестерова, Аллочка Корчагина, Отар Иоселиани, Чабуа Амирэджиби... Кто остался.

- Э, Юричка! Сейчас можно немного покутить. Потом я начну делать зарядку, похудею и совершенно замечательно распишу вам закаты и восходы. А вы не торопитесь.

...Он украсил небо...

Не знаю, верил ли Миша Чавчавадзе в Бога, но то, что Бог верил в Мишу Чавчавадзе, я знаю наверное.

Кем он был на земле?

Он родился и прожил пятьдесят лет в Грузии художником, философом, другом и красивым человеком. Но это не ответ. Миша был маэстро жизни. Безукоризненно добрым. И любящим.

Любовь обрела в его сердце дом. На всю его жизнь. Он существовал и существует ныне во Времени. В нашем, конкретном, и в том - не имеющем ни начала, ни конца.

После каждого инфаркта он, с неподражаемой пластикой держа стакан (неполный), рисовал мне свою (нашу) грядущую жизнь с новыми картинами, спектаклями, домом с мастерской, щадящим режимом и бесконечным общением...

Между тем мы жили. Он держал нас всех на своих руках, не прикладывая, казалось, усилий. Нет, не казалось. Все прегрешения и ошибки, все неточности поведения он принимал понимая. Я чуть было не написал "прощая", но это было бы неточно. Для того чтобы простить, надо ощутить вину того человека, которому ты отпускаешь грехи. В большом, красивом теле Миши не было органа, который ведал претензиями, обвинениями и обидами.

- У журналиста есть только одна серьезная проблема - ему нельзя дружить с непорядочными людьми.

Теперь, когда его нет, я часто пытаюсь представить, что он сказал и как оценил бы то, что происходит в мире, с моими друзьями и со мной. Я хорошо представляю его улыбку, пластику, его голос. Иногда в застолье я снимаю со стены его работу, где изображен Пиросмани с Мишиными глазами, и чокаюсь с ним таким же, как на холсте, стаканчиком.

Я знаю, как надо жить, а Мишико жил, как надо.

За четверть века нашей дружбы у меня накопилось довольно изображений Михаила Давидовича Чавчавадзе. Они звучат, у них есть тон, свет и контур. Но нет объема. Без объема нет ни настоящего, ни будущего. Ах, Мишико!

Зачем после двух инфарктов ты ни на йоту не изменил жизнь, не поберегся? Хотел уйти целым, цельным? Как был?

"Миша был одной из красивейших личностей Грузии, - сказал Резо Габриадзе.- Он был безукоризненным в отношениях, а прожил одну честную, красивую жизнь художника".

Такую жизнь невозможно создать. Ее надо получить. Это Знак Высокого Доверия.

У Мишико ничего не было. Ну ничего. Однако, сидя как-то за столом, он сказал фразу, на которую не имел права никто из его друзей и знакомых: "Я живу в чужих домах, какие-то остатки старой мебели вокруг, и ощущение, что это тоже мне не нужно, что это совершенно лишнее, обуза".

А что нужно? Что же нужно, Мишенька? Страсть, да? Ну да.

Она была у Миши. Ум, образованность, благородный род, талант, терпимость... Все - и еще многое. Но главное - страсть.

Он ушел, не израсходовав рабочее тело жизни. Мы не насытились его любовью и добротой. Мы не дожили вместе.

Он был замечательным учеником Создателя. По предмету жизни у него была круглая пятерка. С плюсом. Рядом с ним было спокойно и надежно: он подсказывал, давал списывать, не составляя тебе труда подумать о его роли в твоей жизни.

Мишенька жил по потребности. У него была потребность жить. А часть из нас (и немалая) живет по возможности. Есть возможность - вот и живем.

Однажды в скверном состоянии духа я собирался из Тбилиси в Москву, Миша вынес из дома большой портрет Нико Пиросманишвили и молча стал привязывать его к потолку кабины "жигуленка" изображением вниз. Это был единственный завершенный холст, который он хранил...

Нам казалось, что он написал немного.Прекрасный грузинский кинодокументалист Коля Дроздов вспоминал время, когда Иоселиани выпустил в свет "Певчего дрозда":

"Мы искали среди себя прототипы героев. И сходились на том, что если портрет главного героя был с кого-то списан, то это Миша. Так нам казалось.

У Иоселиани герой вбил гвоздь, на который можно повесить кепку, и оставил незаконченную партитуру.

Казалось, что и Миша оставил десяток картин, но парадокс в том, что картин оказалось много, и это - загадка необъяснимая. Он был большим, настоящим художником. Мне грустно, что я узнал это только после его смерти".

Считалось, что наши заботы интереснее и важнее для него, чем его собственные. Он помогал нашему эгоизму, принимая нас такими, какими мы были или хотели казаться, не видя разницы.

Мы с архитектором Лело Бокерия вспоминаем Мишу, и улыбка не сходит с наших лиц.

- Он поступил на режиссерский факультет сразу после школы, а потом решил, что хочет стать живописцем, и ушел. Он увлекался Ван Гогом, много писал под его влиянием, но ничего не сохранилось. Потом вдруг ушел из института и год прожил в монастыре. Совершенно один. Вроде смотрителя. Во-первых, его интересовали грузинские архитектура и живопись. А во-вторых, он решил, что нужно жить бедно, и это ему удалось.

Монастырь был в диком месте, совершенно тогда недоступном. Он прожил тот год в горах один. Олени ходили через монастырский двор. Иногда паломники посещали его, иногда друзья. Он много изучил, и, по существу, его жизнь началась с этой истории. У него была вера, что человек может все. Посади Мишу на реактивный самолет - и самолет взлетит.

Декларировать освобождение и освобождаться - совершенно разные действия. Как готовиться к жизни и жить. Даты, памятные дни, вехи во времени для Миши не имели значения. Он не прерывал процесс, не правил тризну над завершившимся периодом и никогда не начинал новую жизнь. Силуэты его изменений были расплывчаты, а рисунок пребывания на земле - точным.

Он ничего не заканчивал, потому что ничего не начинал. Он продолжал. Надо освободить себя от необходимого, потом можно отказаться и от того, что не нужно.

Как-то Миша получил путевку в Дубулты, в Дом творчества художников. Я приехал к нему в конце месяца его пребывания. Крохотный номер был уставлен огромными, невероятной красоты непросохшими холстами.

- Как ты это повезешь домой, Мишенька!

- Я их сниму с подрамников, сверну в рулон, а дома разверну и допишу кое-что...

Он никогда их не дописал. Холсты слиплись и погибли, но Мишу это не огорчило...

"Я утверждаю, что Миша был поэтом, несмотря на то что он не написал ни одного стиха, - сказал мне Джансуг Чарквиани, - написавший много прекрасных стихотворений. - Я благодарю его за то, что восходит солнце. Не знаю, как, но этот процесс связан с ним".

Поднимая тост, Миша как-то сказал, обращаясь ко мне:

- Я не знаю, какие у тебя сейчас отношения, но все твои московские друзья - замечательные люди, которые прекрасно относятся к своему делу. Прости меня, но если человек не относится хорошо к своему делу и своим друзьям, он не сможет относиться хорошо и к более дальнему, и более высокому.

Более Дальнее и более Высокое (память и дух?) будут к тебе благосклонны, Миша.

Господи, какое это счастье - дружить с ними и любить их. Гоги, Миша, Лело, Коля, Отар... Как сложно отобрать что-то из этого счастья.

Замечательный грузинский актер Гоги Харабадзе достал нам с Мишико путевку в Дом творчества композиторов в Боржоми. Семь дней я сочинял какую-то ерунду, он, не разгибаясь, рисовал серию тбилисских домов, словно поданных к столу на тарелках с приборами. (Одну из этих работ Миша подарил Окуджаве на 70-летие, остальные раздал без повода.)

В Боржоми я прожил лучшую полноценную неделю в своей жизни. Рядом с Мишей.

- Пойдем в горы, Миша!

- Какое сейчас время ходить? Отсюда очень хороший вид. И потом знаешь, как надо ходить в горы? Сперва надо купить консервы, взять...

- ...рюкзаки, палатки и пешком через перевал в дом Маяковского в Багдади.

Миша засмеялся, утирая слезы. Он замечательно смеялся. Над тобой, над собой, над ситуацией. От серьезного тона не оставалось ничего, потом он внезапно пытался не строго, но убедительно объяснить, что ты не прав или он прав, и, опять почувствовав комизм, начинал смеяться.

Мы говорили о жизни и смерти, о любви и других отношениях между людьми. Ходили есть жареные грибы и ездили по окрестностям смотреть храмы. Был ноябрь, осеннее солнце и церковь святой Марии в Тимотисубани. С открытой дверью и безлюдная.

Посажен, словно глаз в орбиту,

Надежен, как в руке рука,

Овеян временем забытым,

Стоит он камнем, в землю вбитым,

Недвижимый и на века...

...а мимо лист несет река.

Опал убор из брачных перьев,

И звонок жухлых листьев хлам.

Прозрачна графика деревьев.

В тумане низко над деревней

Парит святой Марии храм...

...а эхо бродит по горам.