Этап гнали транзитом, из зоны в зону. Столыпинский вагон, отбывающий с вокзала Читы, "упаковали" битком. Дорога была неблизкая, с пересадками, через Улан-Удэ, Иркутск и Новосибирск в Центральную Россию, до Куйбышева. Заключенные, сопя друг другу в затылки, с трудом распихивали по верхним нарам вещмешки и баулы. В камере, куда затолкали Саню, самыми матерыми были трое рецидивистов - Иртыш, крепенький, с фиксами мужик, да два дохляка - Ферзь и Кубышка. Особый режим им заменили, в порядке смягчения, на строгий. Однако, не кичась безусловным в арестантской иерархии старшинством, держались рецидивисты скромно и на лучшие места не претендовали.
Начальник вагонного конвоя, долговязый прапорщик лет 30, властно зацокал сапогами по узкому коридорчику. "Дылда", - сейчас же мысленно окрестил его Саня. Тот, брезгливо оттопырив губу и глуша людской гвалт, зычно рявкнул: "Тих-хо! Тихо, с-суки. Слушай сюда. В пути следования сидеть смирно, как крысы за парашей. Не курить, не сорить, базарить вполголоса. Малейший кипеш - изуродую. Все ясно?"
Стриженная наголо публика, понурясь за решетками, враждебно смолкла. "Что-о-о? - насторожился Дылда. - Почему не слышу дружного ответа?" Но зэки словно воды в рот набрали. "Вы что, падлы, языки в карты фуфланули, а?" И тут безмолвие в вагоне укрепилось вовсе. Тогда начконвоя, раздражаясь все более, изменил тактику. Подпрыгнув, как на пружине, к ближайшей, с рецидивистами и Сашкой, камере, он впился лютым взглядом в того, кто теснился на нарах ближе к решетке. Им оказался пенсионного возраста, в очках и с узелком на коленях арестант.
- Эй, хрыч! Ты что, слепоглухонемой? В упор не зришь советского прапорщика? Игнорируешь распоряжения начальства? Спрашиваю конкретно - твоя милость усвоила мой приказ, готова выполнять?
Старик, печально и мудро смотря на Дылду, решил поддержать всеобщее молчание. Он не отвечал. Солагерникам было известно о нем немного: Гринблат Сергей Рудольфович, историк, родом из Минска, заканчивал 10-летний срок, кликуха Жрец. Живя уже внутренне на свободе (оставалось 4 месяца), человек этот был неподдельно влюблен в культуру, искусство и быт Древнего Египта. Ежедневно, съев после работы несколько ложек хряпы, он до отбоя одиноко слонялся взад-вперед по плацу жилзоны, размышляя о чем-то своем.
О чем? Может, о той давней эпохе, когда толпы полуголых рабов, кривясь от свиста плети, строили под оранжевым солнцем Гиза 146-метровую гробницу Хеопса?
Зачастую, совсем забывшись, египтолог начинал думать вслух, выразительно жестикулируя ладонью, как когда-то в аудитории университета. Блатные, крутые, фартовые да лохматые чудака не обижали, при встрече склабились, снисходительно хлопая по плечу - мол, что с тебя взять, профессор?
Интеллигентнейший Сергей Рудольфович, обучивший на гражданке не одно поколение студентов, безусловно, был выдающимся ученым. В тюрьме, с бритой головой, в уродливой робе, в громоздких, не по размеру, ботинках он выглядел неуклюже, словно клоун. Но, когда авторитеты, устраивая гулянку, звали его с лекцией в свой барак, старик преображался. Вдоволь хлебнув чифиря и закурив вкусную сигаретку, ученый начинал говорить громко, стройно и красочно. Каждое его слово, сравнение, восклицание уместно и последовательно вкрапливались в цветную мозаику всего рассказа, и уже не замечались на нем ни казенная телогрейка, ни прожженная у костра лесобиржи шапчонка. Убогое нутро лагерного жилища, смердящее грязью, клопами и портянками, искрилось и мерцало иллюзорными, но дивными картинами:
вот белые пески Ливийской пустыни, опаляемые африканскими суховеями, сменяют изумрудные оазисы с пальмами, и путники, стряхнув с одежды пыль и возблагодарив богов, разбивают в их тени шатер...
вот земледельцы города Буто, с бронзовой кожей и в набедренных повязках, выходят из глиняных мазанок и спешат с мотыгами на поля. Жены и дети суетятся во дворах, варят суп из бобов...
вот родоначальник фараоновых династий Менес, сияя диадемой с изображением Урея, молит в своих роскошных покоях Осириса ниспослать дождь, уберечь урожай и защитить страну от голода...
вот былая столица Египта, Мемфис, отворяет колоссальные ворота, запуская финикийских купцов с караваном украшений и благовоний, спрос на которые у местных красавиц все возрастает...
вот лукавая Нефертити, хохоча и капризничая розовыми губами, изгоняет из башни дворца очередного любовника, а наивный Аменхотеп видит безмятежные сны на супружеском ложе в одиночку...
К собравшейся в бараке кучке слушателей, восхищенно внимающих лектору, присоединялись, рассаживаясь на соседних койках, новые и новые люди. Более ж всего Сергей Рудольфович увлекался, рассуждая о вкладе в развитие мировой цивилизации египетских жрецов. Именно они, ярые враги фараонов, в течение тысячелетий заставляли народ превращать мертвые, трескающиеся от жары земли по обе стороны Нила в плодородную долину. Именно под их руководством в те времена, когда варвары Европы охотились на зверя с дубиной и рогатиной, в Египте уже процветали сельское хозяйство, ремесла, торговля, наука, астрология и искусство...
- Ну, дождусь я ответа? - испепеляя взглядом ученого, процедил сквозь зубы Дылда.
Между тем вагон качнуло, поезд тронулся, за окнами поплыл Читинский вокзал. Начконвоя зловеще, с придыханием, шепнул:
- Так. Значит, саботаж, да? Мутишь бунт, сволочь? Бу-у-унт?
И снова заорал:
- Э-эй, мальцы, бегом сюда, бего-о-ом
Мальцы, четверо срочников ВВ, выросли рядом, сдвинув автоматы за спину и приготовив дубинки. Прапорщик, дрожа от гнева, ключом в замок попал не сразу. Лязгнула решетчатая дверь.
- Вытащите мне вон того ублюдка, да живее!
Ухватив Жреца за шиворот, солдаты выдернули его в коридор, поставили перед Дылдой. Начальник, сунув руки в карманы и раскачиваясь с каблука на носок, по-китайски сощурился:
- Даю тебе последний шанс. Ты усвоил мой приказ или ты саботажник? Слушаю.
Историк по-прежнему молчал. Терпение Дылды лопнуло. Широко размахнувшись, он влепил заключенному пощечину. Мальцы ловко схватили шатнувшегося старика за локти. Подойдя к историку вплотную, начконвоя как будто успокоился:
- А-а-а! Вот какая штука. Ясно, ясно. Гордый сын Израиля...
И не спеша, тренированно, заведя правую руку за левое плечо и сжав кулак, саданул Жреца костяшками по переносице. Опять подхваченный, зэк стоял, не вытирая льющуюся из носа кровь.
Первыми в камере сорвались с нар рецидивисты. Вцепившись в решетку, Иртыш зарычал:
- Старшой, старшой, не груби! Отпусти деда, чуешь? Отпусти, с-садюга!
Ему вторили, злобно шипя, Ферзь с Кубышкой. Десятка два остальных сокамерников облепили решетку, затрясли ее, горланя и матерясь. Саня верещал где-то сзади. Зашумел, загалдел весь вагон, из дальних камер грохнули махровые ругательства.
- Вот видишь, что из-за твоей персоны творится, а? Довел людей, да, довел? Ну берегись, мр-разь сионистская! - взвизгнул начконвоя и, отодвинувшись для удобства на шаг, врезал Сергею Рудольфовичу сапогом в живот.
Мальцы жертву уже не страховали. Корчась от боли, египтолог рухнул на колени, согнулся, уперся руками и головою в пол.
- В толчок его, в толчок... быстро, щенки! - вырвав у солдат пару дубинок, бесновался прапорщик. Двое мальцов распластали пинками старика по полу, поволокли за ноги в тамбур, двое других, побелев от страха, вжались лопатками в стену коридора и, направив на бушующих в камере зэков автоматы, щелкнули затворами. Когда Жреца вытащили к туалету, вагон буквально лопался от шума, гама и матюжных воплей пассажиров. Начальника колотило, как эпилептика. Забив старика ногою в угол, он стал хлестать его дубинками, поочередно. Дылда бил Жреца со всего маху, умело, с оттяжкой, минуты три кряду - но тот был нем. Уморившись, прапор швырнул дубье.
- Уберите! - кивнул солдатам на старика. Отхаркнув, кончил:
- Да ставьте сковородку с чайником, жрать пора...
Приняв Жреца в камеру, арестанты осторожно уложили его на нары. "Эва, дозорный! Дай воды, что ли", - попросили отирающегося в коридоре вэвэшника. Воды солдат дал. Намочив полотенце, смыли избитому кровь с лица, обтерли расплющенные пальцы. Кто-то снял с себя нательную рубашку. Располосовали на ленточки вроде бинта, перемотали руку. Наблюдая с грустью за процедурами, Сергей Рудольфович, прижав ладони к отбитому животу, силился было заговорить - тяжко сглотнул слюну, хлюпнул горлом. Не вышло. За решеткой окна стемнело. Болтать никому не хотелось...
Часа в два ночи многие сломались, сидя уснули, кто откинувшись к стенке, кто уронив голову на плечо соседа. Бодрствующие свернули цигарку, запустили в круг. Жадно затягиваясь, старались не встречаться глазами. Иртыш, устроившись между нарами, мял пятернею виски и подбородок. Видно было, что сильно маялся. Казалось бы, ну чем удивишь его, особо опасного рецидивиста с 8 судимостями, имеющего четверть века запроволочного стажа, навидавшегося в лагерях и конвойных расправ, и болевых наручников, и морозильных карцеров, и смертных голодовок, и кровавых поножовщин? А вот, однако! Избиение Жреца вонзилось в Иртышово сердце занозою. Он казнил себя. За что? За то, что ничем не смог помочь старику? А чем, собственно, он мог помочь?
- Братва, а братва! - словно угадав его терзания, пискляво взорвал тишину Ферзь. - А ведь дед из-за нас влип под ментовские молотки. Это ведь мы спаясничали, мы все, весь наш этап шелудивый. Э-эх-х, перхоть, шушера гнилая! Забодяжили эту молчанку дурацкую, блатата дешевая, а расхлебывался старик, который ни пришей ни пристегни... Иртыш, а Иртыш! Разве не так?
Тот, морща лоб, грозно отмалчивался. Сергей Рудольфович, все видя и слыша, вновь пытался заговорить и вновь только хлюпнул гортанью. Оторвав от живота руку, попытался махнуть ею. Утром, так и не сказав ни слова, он умер.
***
Александр ПОЛЯРНИК - 46 лет, живет в г. Череповце Вологодской области. Автор множества хитов, исполняемых Михаилом Шуфутинским, таких, как "Пойду однажды по Руси", "Я поеду на юг", "Играй, скрипач" и др.
18 лет провел в местах лишения свободы.
***
"Мегаполис-Экспресс" объявляет литературный конкурс на лучший рассказ о подлинной жизни русского народа.
Победители конкурса (три первых места) получат ценные подарки и денежные призы. Лучшие произведения войдут в сборник, который выйдет в начале 2005 года.
Рассказы присылайте в редакцию. Свое мнение о произведениях можете высказать в форуме на нашем сайте: www.megapolis.ru.
