Владимир ПРОНСКИЙ, лауреат Международного литературного конкурса имени Андрея Платонова "Умное сердце"
Рассказ
Четыре года минуло, как Васильевна попала в больницу с инсультом. Еще тогда врачи обнадежили, да и сама верила, что со временем полегче станет, чтобы хотя бы до умывальника самой добираться. Но месяц шел за месяцем, а улучшения не намечалось. Уж сколько надежд растаяло, сколько дум передумано, но как сразу не смогла встать на ноги, так и по сей день приходилось мириться с болезнью. А ведь как хотелось бы в церковь сходить или к родственникам в деревню съездить, или хотя бы до лавочки у подъезда доковылять. Пять минут побыть на вольном воздухе. Больше и не надо - чего зря людям глаза мозолить. Но и минутки она не была на улице за четыре года. Только и знала, что творится там, через свое зеркало.
Улочка у них тихая, без магазинов, и за все эти годы Васильевна изучила всех прохожих, потому что все они жили в одном с нею доме. Когда-то она знала жильцов по именам, потому что вместе с ними работала в вагонном депо, но потом ровесники подобрались, а молодых разве упомнишь... Зато знала, кто когда пойдет, с кем - весь тротуар как на ладони. И не беда, что все виделось отрывочно, не до конца, но и это занятие отвлекало от тяжелых мыслей, от сознания своей беспомощности и, чего скрывать, ненужности. Как она устала от этого! И дочь, конечно, устала. Хотя ничего не говорит, но по ней видно, что страдает. Даже исхудала, когда поменяла работу, чтобы побольше с матерью находиться, потому что на мужа надежда плохая, а о сыне и говорить нечего. Двенадцать лет. Только и помощи от него - принести бабушке попить, когда никого нет. Поэтому, что ни говори, пользы теперь от Васильевны никакой - сплошная морока. Это только здоровая да сильная всем была нужна, даже старшим сыновьям до последнего дня помогала. А сейчас редко когда придут: и один, и второй. Хотя бы забрали к себе на месячишко - дали сестре отдохнуть, но нет - не заикнутся - жен берегут. Может, поэтому дочь и ремонт затеяла, чтобы хоть как-то сменить обстановку. Правда, Васильевну это все равно обижало.
"Ремонт, значит, им дороже. Спешат куда-то? Вот померла бы - тогда и делали, что хотели", - думала она, обижаясь на всех.
Дочь и прежде заводила разговор о ремонте, но все равно известие о нем застало Васильевну врасплох.
- Все, на следующей неделе начинаем! - однажды сказала Лена, протирая от пыли зеркало, и укорила: - Сколько еще будем держать эту рухлядь? ! Ты бы посмотрела, как сейчас люди живут!
- Куда уж мне...
- Жалко, что не можешь... Даже наши соседи-пенсионеры жалюзи на окнах повесили! А подруга евроремонт сделала!
- Это Настя, что ли? Она ведь в банке работает. Разве за ней угонишься. Ты, может, такой же хочешь?
- Были бы деньги - сделала, - вздохнула дочь, - а пока обойдусь чем-нибудь поскромнее... Ведь для тебя стараюсь - пятый год лежишь! Самой-то не надоело на одно и то же смотреть? !
- Привыкла, - вздохнула Васильевна и не стала более говорить на эту тему. По опыту знала, что в такие минуты лучше промолчать, притвориться спящей - тогда дочь сразу отставала.
Васильевна закрыла глаза и действительно захотела, чтобы Лена ушла, потому что подступали слезы, а показывать их не хотелось, и удержать не хватало сил, которых и без того почти не осталось даже в ее крупном теле. За дородность Васильевну редко называли по имени - всегда по отчеству. И пошло это еще от ее покойного мужа, не удавшегося ростом, и поэтому, наверное, всегда называвшего ее вроде бы уважительно, но с оттенком едва заметной насмешливости.
Выплакавшись, Васильевна немного успокоилась, привычно заглянула в зеркало, словно за короткое время на улице могло что-то измениться. Ничего там, конечно, не изменилось: все тот же распускающийся куст черемухи, полоска асфальта и угол здания, за который убегал тротуар... Меняются лишь времена года да одежда на людях, в зависимости от сезона.
Ремонт начали с кухни. Зять два дня настилал какой-то особенный пол, а старый линолеум отвез в гараж. Хотя дочь и объяснила, как будет выглядеть кухня после ремонта, но Васильевне все равно трудно было представить.
Просила буфет не выбрасывать, а все равно выбросили - мол, места много занимает! А ведь какой был. удобный: что ни убери - под руками не мешается. Нет, сделали по-своему: вместо буфета полок итальянских навешали. Дочь с кем по телефону ни поговорит - всем об этих полках рассказывает. Будто ничего на свете важнее нет. И еще об решетках на окна: мол, надо бы поставить, а то - первый этаж, от греха подальше... А Васильевна как услышала о решетках, то вздрогнула: "Как в тюрьме теперь буду сидеть! "
После кухни начали ремонт в маленькой комнате. И там не обошлось без ревизии. Диван им не понравился! Мол, старомодный. Зато крепкий. Служил 20 лет и еще столько бы прослужил! Да разве они понимают. Им подавай современный, с американской обивкой, да раскладной - будто в комнате танцы устраивать собираются. А на вторую ночь их раскладной диван начал скрипеть на всю квартиру. А они и не замечают ничего. Будто так и надо. Или просто стыдно признаться, что ошиблись.
После ремонта в большой комнате, из которой, на счастье, ничего не выбросили, принялись за спальню, где обитала Васильевна.
- Вы хоть зеркало-то пожалейте, - попросила она дочь, когда зять начал выдергивать из стены крючки, на которых зеркало висело.
А Лена словно и не слышала, и ничего определенного не сказала, а словами "Все нормально будет" показала нежелание прямо говорить о своих планах. "Бог с вами, - подумала Васильевна, - если уж мать родную слушать не хотите, тогда и говорить не о чем! "
Теперь Васильевна более переживала не за дочь, а за зеркало, словно оно было живым существом. Досталось оно от старшей сестры, а той - в приданое было подарено матерью. Так что, считай, зеркалу лет 70 будет. А последние лет 10, как умерла сестра, оно висит у Васильевны - попросила у племянников на память. И не беда, что зеркало местами, особенно по краям, потускнело и завитка одного в резной раме не хватает. Главное - память сохранилась! Как подумает Васильевна, что к зеркалу руки матушки прикасались, то невольно слезы на глазах проступают, хотя к старости она и без того не в меру слезливая стала. Иногда даже при дочери не сдержится. А та, как увидит слезы, то сразу строго посмотрит и стукнет кулачком по тумбочке: "Перестань сейчас же! " Через силу, со вздохом, Васильевна послушается, да и как не слушаться, когда вся жизнь теперь зависит от нее. Иной раз рада бы каприз показать, а приходится молчать, слезьми умываться.
Хотела Васильевна повторить просьбу, но сразу не решилась, стала дожидаться лучшего момента. А он все не подходил, вслед за зеркалом и ее "турнули" из спальни. Зять кое-как перевез на одеяле в большую комнату, уложил на новое место и сказал, что это только на время ремонта. Так что, пока они делали в спальне ремонт, пришлось глазеть в пустой потолок. Иногда, забывшись, она привычно поворачивалась к стенке, чтобы посмотреть в зеркало, но зеркала здесь не было, а без него - самое обидное - она не знала, что происходит на улице. Пока лежит, и черемуха отцветет, не увидишь как. Черемуховый куст каждый год нещадно обламывали, но весной он всегда зацветал вновь и вновь.
- Илюша, сынок, - попросила Васильевна внука, когда тот пришел из школы. - Посмотри - не зацвела ли черемушка?
- Нет, бабушка... Я только что мимо проходил.
- А кисточки-то, наверное, уже набухли? !
- Нет, бабушка, еще рано.
На какое-то время она успокоилась, а когда внук пообедал, попросила еще:
- Принес бы веточку - уж так хочется понюхать!
- Вот когда зацветет - тогда большой букет принесу!
- Я бы пока и веточке была рада...
Ее настойчивость внуку явно не понравилась, но просьбу все-таки исполнил: прежде чем пойти гулять, вернулся в квартиру и отдал бабушке пахучую веточку, которую она потом держала в здоровой руке до самого вечера.
На следующий день внук сам предложил:
- Бабушка, еще веточку хочешь?
- Спасибо, дорогой мой, вот когда черемушка зацветет, тогда и принесешь, а сейчас посмотри, куда убрали мое зеркало! Может, в ванную поставили?
- Здесь нет! - просмотрев, крикнул внук.
- Тогда в маленькой комнате!
- Здесь тоже не видно...
- А за дверью?
- Я везде посмотрел - нигде нет... - развел он руками. Внук видел, что бабушка расстроилась, хотел успокоить ее, но она попросила пить, словно не о чем было попросить.
- Поставь чашку на тумбочку и иди уроки делать, - сказала она, когда он принес воды, - а то мама жаловалась, что ты плоховато стал учиться.
- Выдумывает! У меня только одна троечка в четверти, а она трагедию из этого делает! - фыркнул внук, неожиданно покраснел от обиды и все-таки отправился делать уроки.
Но Васильевне в этот момент было не до внука.
Она, как могла, крепилась, но слез все-таки от подступившей обиды не сдержала, потому что дочь не выполнила обещания - выбросила зеркало! Что ей стоило послушаться, ведь недолго осталось терпеть! От этой мысли с Васильевной что-то произошло... Она не поняла сразу, что именно, но когда тоска совсем одолела, догадалась, что не хочется жить... Впервые в жизни! От этого сделалось и вовсе плохо, не хотелось ничего ни видеть, ни слышать. Она словно окаменела.
На следующий день ее перевезли на старое место. Спальня, конечно, покультурнее стала, обои веселые, а настроения они все равно не прибавили. Нет-нет да смотрела она в то место, где прежде висело зеркало, а его будто и не было никогда. "Вот дождусь, когда черемушка зацветет, и помру! " - решила Васильевна. Она теперь не хотела говорить с дочерью и ни о чем просить ее. Только по два-три раза на дню спрашивала у внука, не зацвела ли черемуха, но тот всякий раз отнекивался, и Васильевна устала ждать. На третий или четвертый день, когда ей все окончательно надоело, внук неожиданно вернулся с букетом.
- Вот и дождалась! - радостно сказал внук и поставил вазу с черемухой у Васильевны в изголовье.
Васильевна вздрогнула от его слов, подумала, что пришла пора помирать, и ей захотелось побыть одной, чтобы вспомнить всю свою жизнь, вспомнить, как, еще до войны, сперва попав из деревни под Шатуру на торфоразработки, приютилась в Москве, вспомнить, как наравне с мужиками горбатилась на железной дороге, как заработала ревматизм в моечном цехе... Это лишь перед пенсией выучилась на оператора газовой котельной, а так всегда на самых тяжелых и грязных работах, и всегда не доедала, не досыпала - лишь бы были сыты и ухожены дети и муж... И вот не заметила, как жизнь пролетела: дети выросли, муж давно помер, и никому теперь, больная, стала не нужна...
Внук все не уходил и не уходил, словно кто-то заставлял его торчать рядом.
- Как букет завянет - новый принесу! - пообещал он и добавил: - Скоро папа зеркало установит, тогда тебе опять станет хорошо!
- Какое еще зеркало? ! - переспросила она, будто ослышалась.
- Твое... Оно сейчас у папы в гараже. В следующий выходной он новую завитушку сделает и свежим лаком раму покроет...
- Откуда ты знаешь-то? ! - от неожиданности она вся задрожала и прослезилась.
- Он маме говорил...
Васильевна слабо потянула к себе внука, хотела сказать что-нибудь ласковое, но лишь сильнее заплакала, а тот не знал, что делать, и растерянно смотрел на бабушку, ничего не понимая.
