(Баллада о 1946 годе)
1
Был Кузнецкий Мост спекулянт, прохвост.
Сразу после войны у Кузнецкого, у наперсточника советского, не осталось ни великосветского, ни ямщицкого, ни купецкого.
Да и я лет в четырнадцать не был прост - выручал меня, правда, мой дылдин рост, но во мне было мало детского - больше риска шпаны молодецкого. Не скажу, что был гол, - жмых глодал и глагол. Я дрова за дрова у соседей колол.
Стал Кузнецкий любимой из всех моих школ.
Я в барыги особенные пошел - это книжные были барыги. Открывался мне полуподпольнейший пласт - Гумилев и Кузьмин, и неведомый Пяст. Для мильтонов я был странновато грудаст, ибо прятал за пазухой книги тяжеленные, словно вериги. Торговал я Уилки Коллинзом - "Лунный камень" тогда шел на ять, да и Южным и Северным Полюсом я вполне бы сумел промышлять. Но однажды какой-то запуганный хмырь подошел, озираясь, - как будто в Сибирь упекут его, если разыщут, хрипанул мне сквозь шарф, водку в душу вдышав: "Есть Есенин...
Возьмешь сразу тыщу?"
Я нашел пацаненка со мной одних лет под веселенькой кличкой подпольной Шкилет. У него было трое сестренок, и он был до прозрачности тонок - сквозь него ну хоть "Правду" читай - про нью-йоркских бродяг и проснувшийся красный Китай. Со Шкилетом мы живо за дело взялись - за часок разгрузили облупленный "ЗиС".
В чердаке знаменитого Дома Моделей книжки спрятали мы от метелей, и предстал перед нами, подростками, однотомничек тощий с березками. От Есенина руки побаливали, но себя мы стихами побаловали. Торговали мы громко, милицию озадачив, и читали зазывно стихи и для нас, и для всех:
"покатились глаза собачьи золотыми звездами в снег". Посиневший Шкилет, никакой не поэт, позабыл свою книготорговлю, и, светясь, будто в сельской церковке свеча, исполнял эту книжку, распевно мыча, как рязанскую песню коровью. И запахло зелеными выпасами на Кузнецком среди зимы. Все шептались:
"Есенина выпустили... " , словно выпущен он из тюрьмы. Я, страницы раскрыв наудачу, так читал, будто тоже сидел вместе с ним: "Не жалею, не зову, не плачу. Все пройдет, как с белых яблонь дым". Но как вдруг из надышанного тумана - пронеси меня Господи! - мама.
2
В день двадцатых ее именин, в пору давнюю, золотую конкурс самых красивых Зин она выиграла вчистую. Мой отец был слегка виноват.
Мать на дверь показала гордо. Стала петь на войне для солдат.
Соловьиное было горло. Потихоньку слинял муж второй.
А потом покинул и голос. За меня с моей крошкой сестрой одиноко она боролась. Не из новых советских господ - в мокроступах, в шубеечке ветхой глаз провалы скрывала под предвоенною вуалеткой, и не цвета ее волос, а какой-то жгуче-кофейный после тифа к ней словно прирос ей не шедший парик трофейный. Но в Москве тех тогдашних зим, дровяной, сугробной и санной среди самых красивых Зин моя мама была самой-самой. Всех барыг презирала она - как-никак фронтовая певица. Было вроде страшного сна, что она может здесь появиться. И такое произошло на беду мою, наконец-то. "Это что на тебя нашло?
Почему ты здесь, на Кузнецком?" Я от пота горячего взмок, тупо валенком снег копая. "Мам, сюда я вообще не ходок.
Я тут книжку одну покупаю". "А откуда взял деньги ты?
В той коробке из-под ландрина?" "Мам, я вкалывал до темноты... Мам, рассказывать все - слишком длинно... " "Что за книжка? Дай-ка сюда...
Не могу поверить - Есенин! Вроде Кремль стоит как всегда...
Никакого землетрясенья... Непримерным Есенин был для всех нас, комсомольцев старых... Ты за книгу не заплатил?
Заплачу - это мой подарок... "
И тут Шкилет сыграл спектакль легко и хватко: "Мадам, для вас - почти за так.
Всего тридцатка!"
3
Пошли мы с мамой по Неглинке. На ее первые сединки садились бережно снежинки, и вдруг она призналась мне: "Перед Есениным когда-то была я очень виновата во время бурного дебата - "Грусть не для пролетариата!" Да, впрочем, толку маловато в так поздно признанной вине!"
Виновен, мама, я во многом перед тобой и перед Богом, - в каком-то смысле вы равны. Все, что нельзя забыть, запомнил, не стал барыгой, ибо понял: нет поздно признанной вины.
4
Ах, Кузнецкий Мост,
Ты мне дорог, прохвост.
Здесь сошлось в моей жизни в сплошной перекрест все, что было разбито, рассеяно, было столько здесь встреч, было столько разлук, здесь случилось, что вдруг из моих же рук подарила мне мама Есенина!
29 января 2005
