Сегодня у известной хабаровской поэтессы Людмилы Ивановны Миланич - юбилей.
Приехав в Хабаровск в конце 60-х, я рухнула из моря любви и внимания семьи, родных, друзей и подруг в одиночество. Новоиспеченный муж пропадал на службе, а я оставалась наедине с мыслями, проблемами, обидами, болями в чужом городе. И вдруг из динамика на кухне как-то услышала:
Нет, это вовсе не искусство:
Ни потолка, ни люстр, ни стен - Со мной застенчиво и грустно
Сегодня говорит Шопен.
Нет, это не рояля звуки, Ты только вслушайся, изволь - Мне друг протягивает руки, Чтоб разделить со мною боль...
Я кинулась к проигрывателю, поставила пластинку с произведениями Шопена, и квартира наполнилась... Нет, не музыкой, а чем-то, состоящим из звуков, слов и чего-то еще, чему пока у меня не было объяснения, но все мое существо наполнялось чувством такого родного, созданного для меня и обо мне. И мир преобразился, стал ближе, надежнее, уютнее. Так произошло мое заочное знакомство с Людмилой Ивановной Миланич. С тех пор прошло более тридцати лет.
Мы встретились 1 сентября - две бывшие студентки пединститута.
- С праздником, Людмила Ивановна, - за долгие годы я так и не научилась обращаться к ней просто по имени, хотя меня об этом просили.
- Да, спасибо, - отвечает она, - сегодня день рождения моей мамы.
- И первое сентября, - обнимаю ее за плечи. - Вы ведь педагогический закончили.
- Ну да, - Людмила Ивановна смеется, - педагогический.Между прочим, я не собиралась идти в педагогический. У меня была мечта поехать учиться на журфак. И меня бы взяли, я же школу с медалью закончила. Но жили мы небогато, родители не имели возможности помогать, а я уже болела... Вот и пошла в педагогический - самый близкий вариант. Славное было время. Какой у нас там был хороший литературный кружок! Им руководил изумительный человек - Павел Николаевич Богоявленский, замечательный критик, прекрасный редактор. Я вообще не многим редакторам доверяю: Арсений Семенов просто исключительный был редактор, Миша Асламов и вот Павел Николаевич. Кстати, наши мальчишки из литкружка тайком взяли тогда мои стихи и отнесли в "Молодой дальневосточник", где их напечатали. А потом меня взяли в "МД" учетчиком отдела писем, и заканчивала я институт уже заочно, потому что работала.
- Учились в педагогическом, работали в газете, в библиотеке, на радио, на телевидении, а стихи откуда? - задаю первый вопрос из множества приготовленных: наша встреча не случайна, собрались поговорить перед юбилеем Людмилы Ивановны о литературе, о стихах, может быть, о чем-нибудь своем, женском...
- Стихи? От жизни. Ох, какой непростой - довелось хватануть горяченького, "в антисоветчиках" походить. Кстати, я серьезно писать начала поздно, годам к тридцати. Так случилось в жизни, что навалилась нестерпимая боль, взахлест. В таких случаях иные ломается, спиваются. Меня стихи спасли.
Она словно заглянула в прошлое. И я отодвинула свои вопросы, покорно следуя за ней, путешествуя по городам и весям, улицам и переулкам ее судьбы, едва поспевая, поскольку и сама она "По жизни - на попутках и бегом...", как истинная россиянка, в которой чудом уживается личное с общественным, горесть с восхищением.
- И поехала я в Верхнебуреинский район, в газету "Горняк Севера". У нас там люди были совершенно удивительные. Все бывшие: бывшие поволжцы - немцы, высланные из Поволжья, бывший политзаключенный, бывший кремлевский врач. А какие люди, журналисты вот такие, - она показывает большой палец. - Мы так хорошо жили...
Я слушаю, боясь перебить: как же должно быть все близко и дорого, если спустя целую жизнь помнятся имена, фамилии, прозвища, лица, ситуации, смешные и грустные.
- И попала я в "антисоветчики" - не те стихи написала, не так, как надо было. Поэтому никуда устроиться на работу не могла. Вроде, пригласят, а я все как на духу выкладываю, меня послушают и отказываются брать. Научная библиотека выручила, взяли на работу, правда, временно. Потом директор просил не увольняться, но Роальду надо было ехать на Сахалин...
Роальд Григорьевич Добровенский - муж Людмилы Ивановны, прекрасный журналист, поэт, писатель. Сейчас он живет в Латвии, пишет серьезную прозу, за которую его награждают серьезными наградами. А тогда они поехали работать на Сахалин.
На Сахалине тоже жили прекрасные люди: у Миланич все люди удивительно хорошие, а жизнь - это радость. Вот только радость отчего-то выбирала других, оставляя ей привкус горечи. На Сахалине она тоже получила вздрючку - советскую женщину в стихах бабой назвала! "Ну угораздило тебя", - отчитывали поэтессу. И семейная лодка на Сахалине дала трещину. И маленькой дочурке климат острова пошел во вред...
Возвращалась на материк с горой книг и болью нанесенного жизнью удара, с твердой уверенностью, что дома выстоит, выплывет из беды.
Бывает, ты до капли выжат, Обид твоих не сосчитать, Но должен ты не просто выжить, А от беды добрее стать...
Добрее стать... Кинуться спасать, забыв о себе... Это "тимуровское" сидит в ней глубоко и по сей день.
Хабаровск распахнул объятия: хабаровское радио, студия телевидения, журнал "Дальний Восток", вновь радио... Загруженность сумасшедшая - ни выходных, ни проходных!
- А как же стихи? - спохватываюсь я.
- Так вот же и нету книжек двадцать лет с хвостиком. Некогда было.
- Как-то в одном интервью вы сказали, что пишете сейчас меньше и пытаетесь разобраться, почему это происходит. Разобрались?
- Да я никогда не писала много стихов. Они случаются, когда особенно тяжело. Стихи - это сама жизнь.
- Бытует мнение, что поэт должен быть молодым, что быть поэтом в возрасте - стыдно.
- Вот уж совершенная чушь. Так могут считать лишь люди недалекие. Или не читающие никого, кроме себя, любимых. Наша литература дает столько примеров, когда поэт, достигнув преклонного возраста, создавал изумительные стихи, мощные по концентрации, по степени накала. Я в корне не согласна с таким мнением и считаю его абсурдным.
Это уже говорит поэт. Собственно, как разделить, если сама Людмила Ивановна провозгласила:
Поэзия и женщина - одно.
И это неделимое единство
Природою самою рождено:
В нас пробуждает песни материнство.
Вот, опять женщина - материнство!
- Людмила Ивановна, а когда вы заметили склонность к сочинительству у дочери?
- Ой, рано, с детсадовского возраста. Идем с ней домой по улице Тургенева, все вокруг бело от снега, деревья в кружевах. Она все, что видит, складывает в ритмичные песенки, я их до сих пор помню. Но мы с Роальдом не придавали этому особого значения - дети ведь склонны к ритму, мы всегда были самыми строгими критиками, ничего никуда не пристраивали, не проталкивали.
- А внучка пишет?
- Настя у нас увлечена компьютерным дизайном.
- Говорят, две хозяйки на одной кухне не уживаются, а у вас в доме три поколения женщин - как уживаетесь?
- Ох, тяжело. Конечно, нам бывает очень хорошо втроем, они - самые дорогие мне люди, но все так непросто.
...Наши "посиделки" закончились. Людмила Ивановна заторопилась по своим больничным делам, а я смотрю ей вслед и вспоминаю ее стихи:
Так что я в этом мире значу?
Пришла, настанет час - уйду.
Меня любимые оплачут
В еще неведомом году.
При этой мысли не бледнею.
Боюсь я только одного, Что жить, как надо, не умею, Что не успею ничего.
Что даже сердца не растрачу
И нежность унесу с собой
К земле, где было все горячим:
Вражда и дружба, и любовь.
