Великий и разный Юрий Любимов, Целиковская и Высоцкий, таганские капустники и партийные надзиратели в воспоминаниях актера и режиссера Вениамина СМЕХОВА к 40-летию Таганки
"Десять дней, которые потрясли мир".
В 1964 году, когда родился Театр на Таганке, нам казалось, что мы одни такие - и по искусству, и по чести-совести. Мы неугодны временщикам и любимы народом, КАК НИКТО ДО НАС. В других театрах идут лживые пьесы, говорятся льстивые речи, а у нас вместо званий и орденов - слава настоящего искусства, у нас зритель не отдыхает, развалясь в кресле, а трудится душой, сострадая вместе с нами миллионам обездоленных сограждан... Подтекст гражданского гнева пропитывал репертуар Таганки. А когда подтекст врывался в текст, его тут же искореняла цензура.
Один год спустя, 1965-й. Таганка штурмует высоты искусства, а меня лично штормит и раздирает надвое.
Третий год я служу в Театре драмы и комедии, все более разочарованный своим актерством. До прихода Любимова неуспех театра объясняли уверенно: мы, мол, играем на отшибе, на Таганке, и кому охота в такую даль, когда на Арбате, на бульварах, на улице Горького такая уйма знаменитых сцен! Актеры, мол, у нас хорошие, но судьба - индейка и жизнь - копейка. Но тут является молодой режиссер Петр Фоменко, и затевается что-то совсем новое и увлекательное - искусство. Затем по Москве идет волна слухов о гениальном спектакле щукинцев по Бертольту Брехту и о Юрии Любимове, который отказался от клубных помещений и согласился въехать в "театр на отшибе". С декабря 1963 года идет подготовка, в январе - жестокая реорганизация, в апреле - премьера "Доброго человека из Сезуана", и с тех пор наш сумасшедший успех объясняют так: метро "Таганская" - это же в 20 минутах от центра! Из прежней труппы оставлено несколько актеров. П. Н. Фоменко становится "правой рукой" Любимова, особенно в создании нового жанра "поэтических представлений". Спустя два года - вежливое расставание... Театр все-таки - это специальный вид узаконенной монархии, и монарх должен быть - один на всех?
Первый сезон расколол меня надвое. Я был восхищен режиссурой Любимова, игрой актеров, но для себя места здесь не видел. И неуютно было наблюдать вне сцены малокультурное, грубовато-дворовое поведение "звездной команды", которая в спектаклях проявляла чудеса высокого искусства.
В "Добром человеке", "Герое нашего времени" и "Десяти днях, которые потрясли мир" я играл в эпизодах и массовых сценах. Меня это не обижало: ни амбиций на главные роли, ни зависти к успеху товарищей не имел. Посещая премьеры "Современника" и Ленкома и сравнивая уровни, завидный класс мастерства в своем театре я находил только у двух актеров - у Губенко и Славиной.
"Добрый человек из Сезуана".
В 1965 году я впервые в жизни смирил гордыню: напросился участвовать во внеплановом спектакле - в "Антимирах" по стихам А. Вознесенского. Ночами готовили эпизоды, соединяли поэзию с гитарой, танцем, актерством, пантомимой. Потом оказалось, что мы совершили открытие жанра. В "Антимирах" Петр Фоменко срежиссировал лирико-ироническую сценку "Париж без рифм", где я разыгрывал стихи вместе с Зинаидой Славиной. Отрывки из поэмы Вознесенского "Оза" мы с В. Высоцким сработали сами, без режиссеров. Гордились, что этот номер три-четыре раза прерывали хохот и аплодисменты. И вот я узнаю, что Ю. П. услышал такие похвалы в мой адрес от избранных гостей, что судьба моя повернулась в сторону удачи. Уже в следующем спектакле он поручил мне ведущую роль. Услышал, поверил и доверил. А потом даже предложил написать пьесу по поэзии Маяковского с характерным для него вступлением: "Тут у меня галдели умные люди, что-то вырисовывается. Эрдман предложил взять в основу "Облако в штанах", гениальную поэму. Евтушенко назвал стих "Послушайте!" жемчужиной русской поэзии ХХ века. Я знаю, ты любишь Маяковского, - займись, набросай свой вариант, покажем болванку умным людям, а я послушаю и буду решать".
Умные люди догалделись до того, что уже готовый спектакль Любимов резал и кромсал без снобизма и амбиций. Среди галдевших, кого он, кроме Н. Эрдмана и М. Вольпина, особенно слушал, были поэт Д. Самойлов, "новомирец" А. Марьямов, философ и писатель Ю. Карякин. Спектакль назвали "Послушайте!".
Любимов "первой пятилетки" - а тогда и была, собственно, взята высота - умел как никто другой слушать и собирать компанию. Нас тогда искренне обижали коллеги: "Как вас жалко! Быть зрителем у Любимова - это чудо, но работать у него на сцене - избави бог!" Нас в глаза и за глаза обзывали "марионетками" режиссера. Со сцены Дома актера из уст весьма народного артиста раздалось в 1965-м: "Мейерхольд для бедных - это Любимов, а его театр - это семь хрипов, шесть гитар!" Нас не могли обидеть, потому что мы каждый вечер видели полный зал счастливых театралов.
4 года спустя, 1968-й. Реальные тучи над театром и над Ю. П. Спасение утопающих - по известному рецепту: сами отбивали телеграмму Брежневу - Косыгину - Подгорному, сами собрали бюро комсомола, чтобы хором заверить партию: "Ю. Любимов нас воспитывает в духе "тра-та-та"! Наши спектакли проникнуты духом "тра-та-та"! Весь театр возмущен слухами о закрытии нас, верных идеям "тра-та-та"! Спасите наши души..."
Любимова требовали "на ковер" в МГК КПСС. На нас зловеще шипели представители РК КПСС. У Ю. П. дома умолк телефон: беда приходит - приятели уходят. От мрака жизни спасали собственный бойцовский характер и тогдашняя жена, знаменитая Людмила Целиковская. В 1968- 1971 годах, когда Таганку трижды "чисто конкретно" закрывали, именно она вела себя отчаяннее всех друзей-защитников.
Вениамин Смехов в спектакле "Послушайте!".
Как мы ее недооценивали! Помню один из первых банкетов по случаю нашей премьеры. Захмелевший актер К. гаркнул тост по-советски, глядя на Ю. П. и директора Дупака: "Выпьем за наших вождей", что было немедленно перекрыто резким разбойничьим свистом Людмилы Васильевны Целиковской. Свистнуто, ничего не скажешь, умело. Уж кто-кто, а любимица советского народа (еще с 40-х годов!) хорошо знала цену и вождям, и тостующим подхалимам.
Наши "несанкционированные" обращения в ЦК, любимовская стратегия поведения и авторитет звезды экрана Целиковской сделали свое дело. Таганка была спасена, Любимов отделался партвыговором - за плохую воспитательную работу в духе "тра-та-та"... Но капустник, как и сам праздник 23 апреля, мы отменили.
Еще эпизод 1968-го, в связи с Л. В. Ц. Зимой мы ехали поездом в город Дубну, где на важном празднике Лаборатории ядерных исследований группа актеров должна была блеснуть и песнями, и острым словцом, а также выпить и закусить во славу закадычной дружбы любимовцев с флеровцами. Академик Г. Флеров, как и П. Капица, и Б. Понтекорво, и Н. Семенов, был и почитателем, и выручателем Таганки в те вполне зловещие времена. После торжеств в конференц-зале перешли в изобильную трапезную. Мы с Высоцким, Хмельницким, Васильевым, Славиной питались в рядах академиков, а позади и вокруг нас радовались жизни сплошные профессора. Вот в такой обстановке раздался голос пожилого ученого. Призыв его был чудесен:
- Когда я на фронте ходил в атаку, наш командир подымал нашу роту только таким криком: "За Родину, за Целиковскую!" Честное слово! Я прошу вас, товарищи, выпить за то, что сегодня они обе с нами!
Людмила Васильевна, красивая, счастливая, выпила за себя и за Родину, а потом что-то очень победное адресовала мне через стол: мол, понял, дурак, чего я с утра взбунтовалась? (Утром, доставленные с вокзала в гостиницу, мы заполняли бланки для гостей лаборатории. В бланке стояло: "Любимов с супругой", за что был устроен скандал на тему: "Не Любимов с супругой, а Целиковская с супругом!" И вечерний тост фронтовика-профессора подтвердил святую правоту утреннего гнева народной артистки.В поезде мы ехали двумя семьями, так как Ю. П. позвал меня, чтобы обсудить распределение ролей для "Часа пик" - следующей премьеры театра. (Второй раз за 4 года я был автором сценария: в 1966-м - к спектаклю "Послушайте!", а теперь - к этому.) Напряженный процесс отбора "команды" то и дело прерывался самим Любимовым. Причина отвлечений одна и та же: судьба Чехословакии, август, наши танки в Праге, расстрел "социализма с человеческим лицом", трагическая фигура Александра Дубчека. Нельзя забыть мне гнев и скорбь Любимова и его пересказ прощальных слов Дубчека: "Не забудьте о нас тогда, когда мы сойдем с первых полос ваших газет".
Юрий Любимов вернулся в Москву.
13 лет спустя, 1977-й. Год трех чудес. Сменив постоянный "кнут" на временный "пряник", соввласть отпустила Таганку во Францию, Любимова к 60-летию наградили орденом, а в апреле - впервые за все годы! - без единого замечания разрешили премьеру "Мастера и Маргариты". И 23-го числа, на нашем празднике, мы беспечно духарились по полной булгаковской программе. Однако вскорости "пряник" отобрали и о "неугодности" театра оповестили грозные статьи в "Правде" и "Литературке"...
15 лет спустя, 1979-й. Любимов запускает обойму из трех постановок: "Турандот", "Три сестры" и "Дом на набережной". Спектакль по повести Юрия Трифонова испугал начальников. На обсуждении ("осуждении") помню обвиняющий выкрик кого-то из подсадных тружеников Ждановского района: "Ваш спектакль насквозь пессимистичен! У вас получается, что в нашей стране не было героев!" И вдруг сорвался величаво-спокойный, вальяжный Трифонов:
- А ну-ка, назовите хотя бы одного героя 1937 года!!! (Мертвая тишина в ответ.)
Трифоновские "Обмен" и "Дом на набережной" шли с огромным успехом. Их героям-конформистам было, как и нам, - около сорока лет. В этом возрасте трудно сохранять молодой азарт борьбы за освобождение человечества. Любимов и Трифонов через этих героев дали не только зрителям, но и нам, исполнителям, шанс заглянуть в самих себя. Ю. П. раздражен поведением актеров: театр перестал быть домом, труппа устала быть "командой", безвестные в прошлом "кирпичи" (в переводе с таганского - звезды театра) слишком много снимаются, женятся, разводятся, рожают и зарабатывают на стороне.
Спустя столько лет даже дурное из того времени окрашено в теплые тона. Даже такое милое качество "диктатора", как его слабость к похмельным раскаяниям ведущих актеров. В любом театре список "развязавших" и "завязавших" - не секрет даже для вахтера. Запивший подвел театр, пошли отмены-замены, морока кассирам и администраторам, а уж как кроет его на собраниях Ю. П. - вспомнить страшно. Кажется: появись виновник даже через год - заживо испепелят его лучи монаршего взора. Ан нет! Помню, как Володя Высоцкий после "развязки" появлялся в дверях зала, где Ю. П. вел репетицию. И вот Хозяин видит: в проходе - чистенький, благоухающий Высоцкий. Режиссер кинул указания тем, кто на сцене, и начал тихо пятиться к дверям, а сравнявшись с бывшим нарушителем, по-приятельски прошептал: "Володь, сигаретка хорошая есть?" Кстати, ни один из ведущих актеров "приличного поведения" не попадал у Любимова в столь длительные фавориты, как пьющие таланты.
20 лет спустя, 1984-й, 23 апреля. Праздник отменен, вход в театр закрыт. Любимов из Англии в Италию едет "без разрешенья", заключает контракты самовольно. За ним идет охота, имя режиссера сняли с афиш идущих спектаклей. Партбюро, состоящее из актеров театра, по указанию горкома исключило Ю. П. из рядов КПСС. Оставалось два месяца до летних отпусков, два месяца до снятия с репертуара "Мастера и Маргариты", "Дома на набережной", "Деревянных коней" и других любимовских спектаклей. Мы играли на прощанье. Трагический восторг и подъем чувств на сцене и в зале. Зрители прорывались в театр - приобщиться к последним дням любимовской Помпеи. Таких спектаклей уже не будет никогда. Ну и слава богу.
Юбилей нам все-таки был подарен - не дома, а в ресторане ЦДЛ: Булат Окуджава, как бы в честь своего 60-летия, как бы случайно заказал стол на 13 гостей. И мы все пили как бы за поэта, а на самом деле за театр.
25 лет спустя, 1989-й. Возвращение Ю. Любимова, первого из политизгнанников России. С кремлевского престола раздаются сладкие обещания свободы и демократии. Все запрещенное стало былью: "Борис Годунов", "Живой", "Владимир Высоцкий" и "Самоубийца" (пьеса Николая Эрдмана) выходят на сцену. 23 апреля - юбилей. В зале театра - самые желанные гости, те, кто еще год назад в эту сказку бы не поверил. Последний такой праздник состоялся в апреле аж 1979-го, и тогда в капустнике пел Высоцкий. Теперь в этом шутливом и лирическом представлении лицедействуют Филатов, Шаповалов, Золотухин, Джабраилов, но Высоцкий звучит все равно - цитатами и намеками:
- Сегодня я с большим волнением Распоряжуся день рождением! Сегодня пьянка разрешается: Таганка дважды не рождается!
Тесно сбитые в кучку, как несчастные узники социализма и дети безвременья, мы хором пугали зал:
- Обман, обвес, обмер, застой... Одна Таганка тешила. Спасибо партии родной, Что всех не перевешала! (Смех, буря оваций.)
К юбилею худрук Н. Губенко монтирует фильм из ответов деятелей искусства, науки и политики на наш вопрос: "Что значит для вас театр Юрия Любимова?" Среди гостей - два редактора самых смелых, самых недоставаемых "Московских новостей" (Егор Яковлев) и "Огонька" (Виталий Коротич). Коротич заметил памятно: "Таганка" - это Репутация".
30 лет спустя, 1994-й. После злосчастных подвигов бывшего лучшего артиста нашего театра, бывшего художественного руководителя, бывшего министра культуры бывшего СССР - Таганка распята и раздвоена, но шизофрения пощадила старую сцену: Юрий Любимов продолжает удивлять всех крепостью духа и постоянством режиссерского почерка.
40 лет спустя. Тогда за 60 было ему, а сегодня - мне. На Таганке - моя трудовая книжка, фотография в фойе и заявления о продлении отпуска "за свой счет". Как актер, режиссер и литератор выступаю, снимаюсь, ставлю и печатаюсь в Москве и других городах России. Как режиссер-гость работаю в разных странах и в драме, и в опере. В Интернете читаю о себе были и небылицы. Нет дня, чтобы Таганка не была мне в помощь - и для дела, и для сантимента.
***
Поблагодарить судьбу, Любимова и соавторов чуда по имени Театр на Таганке - вот что мне хотелось 40 лет спустя. А упрекать в чем-то нынешние театры совсем неинтересно. Спектакль - продукт временный. И зритель прав, когда он хочет получать столько развлечений, сколько стоил его билет. Хорошо, что цензуры пока нет и никогда еще театральные туалеты так вкусно не пахли цветами.
В спектакле "Добрый человек из Сезуана" была веселая фраза героини, доброй проститутки Шен Те: "Сорок лет - и все еще торжество!"
Из Любимова:
"Господа артисты, бросьте вы ерничать! Возьмите головку в ручки и идите по действию!...Ну вот, пошли по действию, и что-то сразу стало проярыщиваться, вот и прием был у публики... Да не в приеме дело! Перестаньте паясничать и меня изображать!"
"Великий Рихтер каждое утро свои гаммочки отрабатывает! Великие балерины Уланова с Плисецкой - каждое утро у станка, и тридцать два фуэте - как миленькие! И только артисты ни черта над собой не работают, все вдохновения ждут, а в поганую киношку их поманят - и они уже там, халпеют от славы - и моментально теряют форму... Не говорят, а вещают, как Царев: "Копить себя для народа - и отдавать себя народу", тьфу!"
"Смотреть на вас по утрам тошно, маетесь по сцене, как коровы недоенные. Вот плюну на вас и уйду, у меня есть профессия - я машину неплохо вожу".
"И если ты мастер - тебе никто не может сказать "тьфу"! Надо освежать предлагаемые обстоятельства, идти по действию и вздрючить свою... эмоциональную штуку. Что я такого смешного сказал?"
"Я вам, как дятел, долблю ежедневно: надо чутко слышать, что там, за окном, чем живет наша многострадальная страна, и эту боль нести на сцену".
"Огонь и воду пройти - это многие сумели, а вот медные трубы... это никому не удается пока. И хватит болтать, начинайте репетировать!"
