Фаулз, Джон (1926)
Царственный экземпляр вида "писатель для писателей", Ф. за сорок лет работы произвел семь романов - в легкомысленную эпоху, когда проза толще двухсот страниц нерентабельна, его пудовые фолианты выглядят слегка палеонтологически. В списках бестселлеров были замечены "Коллекционер" (1960), "Волхв" (1965) и "Женщина французского лейтенанта" (1969) - с тех пор влияние Ф. на умы стало опосредованным, не сделавшись от того, впрочем, менее колоссальным: мало кто смог бы похвастать таким же, как у козлобородого англичанина, количеством новаций, еще при жизни изобретателя вошедших в литературный канон и превратившихся в общие места. Именно "Волхв" с его вычурными теоремами о гении и злодействе поднял последнюю волну темного романтизма: сперва на берег выбросило чудо-юдо Зюскинда с "Парфюмером"; следом нанесло изрядно мелкого сора, каких-то водорослей и пены, Федерико Андахази и Карла-Иоганна Вальгрена (сам способ давать романам названия - по подозрительному ремеслу героя - указывает на происхождение всех "Анатомов" и "Ясновидцев"). "Червь" (1985) открыл второе дыхание "историческому" роману, где достоверная, с наукообразной даже доскональностью проработанная фактура страхует заумную акробатику сюжета - тут для сравнения предлагается кандидатура Питера Акройда; хотя еще в камео доподлинного художника-прерафаэлита Россетти из "Женщины французского лейтенанта" внимательный глаз мог бы признать спору будущего Акунина. Впрочем, та истина, что Ф. подарил высоколобым радость садистской игры с народной беллетристикой, не нуждается в доказательстве столь неочевидном и мелочном: "Коллекционера" можно читать как страшилку о сексуальном маньяке, "Волхва" - как детектив, "Червя" - как мистический триллер; и во всех случаях жанровые рамки с ошеломляющим треском ломаются об отсутствие какой-либо разгадки и морали в финале; последовательный агностик, "Женщине французского лейтенанта" (мелодрама) Ф. оставил две взаимоисключающие концовки. Модная пару лет назад форма критической вежливости - "книга начинается, как готический роман, продолжается, как экшн, и заканчивается, как апокалипсис" - это комплимент как раз про него; Ф. первым научился скакать по жанрам, как белка. Впрочем, разглагольствовать о его постмодернизме нужно с оглядкой на органическую консервативность всякого автора, способного выстроить осмысленное предложение длиной в абзац: в конце концов это "Женщина французского лейтенанта" реабилитировала и ввела в моду проклятую потомками за ханжество викторианскую старину, которую позже будут взахлеб стилизовать лучшие британцы - от помянутого уже Акройда до Аласдера Грея, а выполненный из современного материала "Дэниэл Мартин" (1977) есть диккенсовская эпопея по форме и объему. Возможно, филологический классицизм Ф. объясняют два года, проведенные в Греции. Как Корфу - Лоуренсу Дарреллу, остров Спеце внушил учительствовавшему там атеисту чувство откровенно религиозное: восторг придавленного низкой облачностью, хорошими манерами, реформацией и индустриальным капитализмом северянина перед неподдельной простотой Средиземноморья, запахом чеснока, живыми козами на Акрополе, крестьянством, болтающим вздор на ионийском диалекте, виноградной косточкой в теплой земле, а главным образом - перед тем фактом, что в отсутствие манер, реформации и индустрии все это со времени Гомера не слишком и изменилось.
ДМИТРИЙ ТКАЧЕВ
***
Феллини, Федерико (1920-1993)
В мировом культурном ландшафте Федерико Феллини, без сомнения, был одесситом. Мягким окраинным гением, которому посчастливилось чрез годы и расстоянья пронести остолбенелый восторг южного мальчика перед всем гигантским и ураганно безвкусным: слоноподобными шлюхами, океанскими лайнерами, идолами дуче, гранд-паласами в колониальном стиле и диковинной Америкой, где груши, бабы и памятники еще крупнее. Обычный для южан культ природы стихийно толкает их в язычество - и именно у Ф. легко найти совершенно дохристианские празднества календарных циклов, сожжение рухляди на ратушной площади в честь окончания зимы и панибратские отношения с Иисусом, статую которого за шею несет на веревке вертолет в зачине "Сладкой жизни" (за такие вольности Ватикан даже накладывал вето на прокат). Вулканические колоссы с торчащими вразлет мешками грудей, одышливые летние похороны с неизбежным смехом и неразберихой, разноголосица групповых фотографий, прелесть сумасшедших родственников и трепетное, на цыпочках, обожание златокудрых богинь - разве мало об этом читано у Жванецкого? Случись М.М. растолстеть и встать за камеру, он снимал бы то же самое: зобы оперных примадонн и жировые складки мороженщиков, альковы-раковины и носы-баклажаны, групповой онанизм и нежность к нелепой, крикливой и прожорливой человеко-единице (даже и толстеть необязательно: до совершеннолетия Ф. был сущим заморышем, что и объясняет многие его увлечения в дальнейшем). И, конечно нашел бы среди земляков своего композитора под стать Нино Роте, чья музыка к "Восьми с половиной" (1963) и "Амаркорду" (1974) на фестивальных увеселениях давно превратилась в гимн десятой музы. И мама жаловалась бы соседям, что сын в автобиографических постановках разбалтывает миру все семейные тайны.
Тучным шагаловским ангелом в длинном шарфе и подтяжках парил Ф. над российским кинематографом. Со своим показным провинциализмом и лукавым шутовским поклонением силе он был почитаем битой советской интеллигенцией превыше остальных коллег. Детский взгляд на мир из-под лестницы, инфантильная гиперсексуальность, фантазии о подобострастном гареме, укрощаемом трелями дудочки, как будто легализовали тайные грезы и застенчивый конформизм отцов отечества, которые в глаза называли его Маэстро и почтительно цитировали в "Городе Зеро", "Параде планет", "Забытой мелодии для флейты" и "Том самом Мюнхгаузене". Будучи близок по молодости к взрастившему русских шестидесятников неореализму, Ф. оказался слишком зрячим, чтобы идеализировать солидарность нищих. Простонародные хамы, делавшие невыносимой и без того задрипанную жизнь его героинь в исполнении жены и соратницы Джульетты Мазины ("Дорога", 1954, "Мошенничество", 1955, "Ночи Кабирии", 1957), зримо диссонировали с постулатами HP и только набавляли ему очков в глазах сынов бесклассового общества. Разминувшись с течением, в "Сладкой жизни" (1960) он явил цеховую солидарность полусвета: репортеров, моделей, гетер, комнатных песиков и прочих категорий, живущих ночью и зарабатывающих неручным трудом. Фильм наделал шуму в США, превратив слова "Марчелло", "папарацци" и "дольче вита" в международные. Под знаком праздной и порочной суеты прошли все 60-е, а Ф., первым заметивший тенденцию, окупил бюджет трехчасовой сатиры стократно.
С той поры вереницы бессмысленных жуиров и оргии увлеченных фанатиков стали у него кочевать из фильма в фильм, засасывая безвольного героя-фаталиста с лицом Мастроянни (Ф. не мог не польстить себе выбором на роль альтер эго записного сердцееда всея Италии). Чумной хоровод говорливых безумцев лишь отчасти разнообразили сладкие женщины и клоунские оркестры, призванные на праздник саранчи из чудесных шатров детства. "Восемь с половиной" и "Репетиция оркестра" (1979) были целиком построены на пугливой дисгармонии гуманитарного "я" с монструозной человеческой массой. Все чаще стал возникать в его кино седенький сверчок-резонер из породы одиноких болтунчиков, в которых со временем вырастают эмоциональные приморские мальчики. Искусно притворяясь толстяком и глыбой, Ф. аккуратно протоптал через век гигантомании трусоватую интеллигентскую тропку смятенного книжника-анахорета. Век вознаградил его четырьмя "иноязычными" "Оскарами" и монструозной суетой. С недавних пор любое сборище, заведение и коллектив с претензией на интеллектуальный шик берут себе на вывеску имя Ф.
Как явствует из фильмов, плыть против течения у него никогда не было сил. Море безмолвствует, барон присоединяется.
ДЕНИС ГОРЕЛОВ
***
Фанк
Очень черная и очень американская поп-музыка. У фанка хитрая ритмическая основа, что делает эту музыку очень подвижной, отменно подходящей для танцев, секса и другой активной деятельности. Стиль сложился в 60-х, главная звезда Джеймс Браун. Здесь, наверное, можно бы рассказать о том, как зарождалось фанк-движение, как Джордж Клинтон (еще одна фанк-знаменитость) пугал всех огромными очками и париками, и все в таком духе. Но молодому человеку, для которого 60-е - это все равно что Средние века, куда важнее знать не про фанк, а про funky. А еще лучше этим самым funky быть. Funky значит клевый, таких берут в звезды, печатают на обложках и пускают в модные клубы бесплатно. Для этого не обязательно иметь полные карманы денег, гораздо лучше, когда у вас полные карманы понтов. Мода на таких людей возвращается, и поэтому у обладателей переливающихся кроссовок, джинсов со стразами и прически а-ля Анджела Дэвис есть масса шансов стать звездой как минимум микрорайона. И все это имеет к фанку прямое отношение. Именно фанк стал отменной почвой для хип-хопа, r'n'b и прочей темной музыки, которая с каждым днем становится все популярнее. Блестки, очки и парик Джорджа Клинтона породили моду, для которой самого фанка оказалось маловато. Стиль соединили с самой дурной попсой, и таким образом первоначальное авторское блюдо стало основой для музыкального фаст-фуда, чтобы быстро и дешево. Настоящий же фанк сегодня почти андеграунд. В Москве есть пара клубов, где ди-джеи играют эту музыку, и такие вечеринки носят репутацию эстетских. Самое смешное, что funkу-люди в блестках туда не ходят. Вместо этого они братаются с каким-нибудь Тимоти из "Фабрики звезд" и посещают самые идиотские дискотеки. Пардон, это теперь называется r'n'b-клубы.
