Окончание материала о 54-м Берлинском кинофестивале. См. "ЭС" NN 6, 7 за 2004 г.
Вторая половина третьего фестиваля Дитера Косслика, как и первая, особых радостей не доставила. То ли погода выдалась такая, то ли дальнозоркое устремление куда-то в будущее, где мир потрясут молодые таланты, упражняющиеся ныне в берлинском кампусе, обернулась близорукостью здесь и сейчас. Кампус-то крутился на полную катушку. Учились, тусовались, молодые критики выпускали специальную газетку- бюллетенчик под скромным названием "Талантливая пресса" (бумага - зеленая, тексты - тоже), фильммейкеры снимали по всему Берлину, чтобы тут же из этого что-то смонтировать. Лучшему исполнителю такого же экзерсиса, предпринятого в прошлом году, на год задумавшись, вручили приз "Берлин сегодня". Огромную звезду, кажется, ледяную. Она на глазах подтаивала, намекая на ускользающую реальность, которую кино призвано запечатлеть, а также на непрочность сиюминутного успеха. Шуму наделала еще одна новация - новая секция детского кинофестиваля "14+", фильмы для юношества.
Вообще в параллельных центральному конкурсному мирах жизнь кипела. В центре же день ото дня копилось недоумение. Прежде по Берлинале можно было предсказать дальнейший годовой круговорот кино в природе: если этот фестиваль не задался, значит, по всему шарику неурожай. Нынче прогноз неопределенный, есть ощущение, что берлинский конкурс собирался как-то небрежно. Или с тонким умыслом: создать фон, на котором лучше будет смотреться немецкое кино. Такого рода идеи иногда посещают фестивальных мудрецов, некоторое время им удается тешить национальную гордость и на том держаться, но кончается это обычно плохо. Поддержка отечественного производителя в искусственно благоприятных для него условиях, вне истинного соревнования, этого самого производителя развращает, путает ориентиры, а фестиваль тем временем неминуемо покрывается налетом провинциальности, который потом, следующие в очереди на повышение, отскребают долго, с трудом и редко до конца.
Что касается ставки на немецкие фильмы, после прошлогоднего успеха фильма "Гуд бай, Ленин" как бы по определению выигрышной, то сыграла она только отчасти и только с точки зрения призового расклада - не по сути. Фильм Ромуальда Кармакара "Ночные песни" вообще вызвал в зале смешки. Драма из семейной жизни сделана как бы по-чеховски: незначительные диалоги маскируют предсмертный звон разбивающихся сердец. Но ружья на стене там не висело. И ничего не выстрелило. Получилось, что банальности банальность и маскируют. "Выше голову" Фатиха Акина много живее, трогательнее, в фильме достаточно знания жизни и остроглазых наблюдений. Но для того, чтобы ему пели золотые трубы, нужен был именно такой фон, какой в конкурсе и соткался - сам собою или по чьему-то эскизу.
Откинем, впрочем, неуместные, скорее всего, подозрения и спишем неудачу конкурса 54-го Берлинале на ненастную кинематографическую погоду - погода все стерпит. Но и при этом вопросы к организаторам остаются. Зачем, к примеру, нужно было так рекламировать фокусировку на Южной Африке и Южной Америке, если ничего потрясающего оттуда в конкурс не прибыло? В сумме разные программы фильмов из этих жарких мест оказались небезынтересными - особенно документальные. Отличные из них получились бы телевизионные циклы. Но на то, чтобы стать центральными событиями большого фестиваля, такие фокусы не тянут. Между прочим, без особых фокусов в Берлине когда-то открыли Вальтера Саллеса и стал этот молодой бразилец мировой знаменитостью не на час. Нынче вроде бы "открыли" Даниэля Бурмана из Аргентины. Нагрузили призами его фильм "Несостоявшееся объятие". И этот успех, может быть, не на час. И все-таки, скорее всего, не более, чем на сезон. В "Центральном вокзале" Саллеса бурлил могучий кинематографизм, природное дарование, нашедшее свое единственное, полностью адекватное ему воплощение. У Бурмана - хорошая школа и самоигральная, острая и трогательная история. Все. Конец фильма.
В нынешней ситуации, похоже, пришел конец и особым отношениям Берлинале с кинематографом Восточной Европы. Стоило долгие годы не отводить от него взгляда, превращать его победы в триумфы, поддерживать ростки, пробивающиеся в разрухе, деятельно подогревать надежды на возрождение, дождаться примет ренессанса - и отворотить лицо. Целый регион на фестивале, гордившемся полнотой предъявляемой им кино-картины, забыт. И полноценно кинопроизводящая ныне и даже способная, оказывается, потрясать киносообщество Россия забыта. Между тем на фоне конкурса-2004 и "Бумер" смотрелся бы неплохо. А "Магнитные бури" - грандиозно. И кто знает, не сделал ли какой-нибудь второй Андрей Звягинцев где-нибудь в тишине фильм-откровение? Отборщики Берлинале этого не знают.
Справедливости ради надо заметить, что один фильм из забытых мест в конкурсе был - хорватский: "Свидетели" Винко Брезана. Расследование убийства серба, которое случилось в маленьком хорватском городке во время недавней гражданской войны. Работа, хотя и не слишком высокохудожественная, но серьезная: речь в фильме не только и не столько о том, что случилось тогда, сколько о том, что происходит теперь и будет происходить дальше в обществе, где движущие мотивы межнациональных мотивов сохраняются, а опыт насилия усвоен едва ли не каждым.
Устроители фестиваля, видимо, пытались внутри конкурса слепить тематический блок "следы войны". По касательной с ним сопрягается фильм Даниэля Бурмана, про это американская лента, поставленная норвежским режиссером Хансом Петтером Моландом "Прекрасная страна", в которой относительно молодой (родившийся во время войны) вьетнамец, отправляется аж в самый Техас в поисках своего отца-американца. Однако внятного акцента на теме не получилось; такое можно затевать, если хотя бы один значительный фильм - "в тему", из проходных картинок акции не слепишь.
Опять же ради справедливости отметим, что к финалу Берлинале ярче обозначился "русский след". На особый манер. В фильме французского классика Эрика Ромера "Тройной агент" появился некий генерал Fiodor в исполнении Сержа (Сергея? ) Ренко. Этого Сержа-Сережу Ромер представлял как свое открытие - актера чрезвычайно талантливого и совершенно не оцененного в России. И добавлял: слава Богу, во Франции можно прославиться и после 40. Классик знает, ему исполнилось 84. И в этом плодотворном возрасте он набрел на какой-то обрывок статьи в историческом журнале, повествовавшей о загадочном похищении в 37-м в Париже русского генерала. Из чего и соорудил сценарий о похождениях Fiodora, одного из столпов белого движения, служившего сразу нескольким разведкам. Fiodory придана жена-гречанка, ничего не знавшая о тайной деятельности мужа и потрясенная его открытием "обратной стороны Луны". На пресс-конференции Франсуаз Этчегерэй, много лет продюсировавшая фильмы Ромера, с возмущением рассказала, что на "Тройного агента" не удалось получить ни цента ни от Национального центра поддержки кино, ни от других европейских организаций, призванных лелеять кинематографический арт-хаус. Пришлось соорудить международную франко-итало-испанско-греко-русскую копродукцию. И фильм вышел в свет. Дальше - тишина.
Между тем, знатоки утверждают, что история, за которую зацепился Ромер, реальная и известная - имена, обстоятельства, весь витиеватый сюжет шпионского романа. А западному человеку из интеллектуалов только скажи, что в основе фильма - реальные факты, и он уже только поэтому будет относиться к нему с повышенным интересом. Представляете, что будет, если на каждом реальном жизненном факте громоздить фильм? Жить станет негде. Ромер из другого поколения и другого кино. В том кино, которые мы любили, лишние подробности, ненужные ассоциации могли сыграть роль балласта, их выкидывали за борт ради парения художественного духа, ради взлета к истинам, большим, чем те, что дает скрупулезное знание. Так, видимо, поступил и Ромер. И тем не менее полет не состоялся.
Картина волшебника Ромера, поставленная в расписании просмотров на предпоследний день фестиваля, была из самых ожидаемых. В том числе и потому, что другие большие надежды приносили разочарование за разочарованием.
Очень ждали картину Тео Ангелопулоса "Трилогия: плачущие поля". Великий снимает нечасто, а тут задумал огромный исторический триптих. Естественно, все навострили уши и перья. Начинается история греков, которую надумал изложить Ангелопулос, с возвращения на родину беженцев из Одессы, накрытой волной Великой Октябрьской. Интонация киноэпоса задана с первого кадра: по туманной равнине приближается к нам толпа людей в черном, голос за кадром читает описание происходящего - как бы первую страницу литературного сценария.Впереди шел мужчина, держа за руки мальчика и девочку...". Мальчик и девочка, Алексис и Элени, потерявшая в Одессе родителей, станут центральными героями "Плачущих полей". Он полюбит ее, она тайно родит ему двух сыновей, отец Алексиса сделает подросшую приемную дочь своей женой, Элени сбежит из-под венца, влюбленные соединятся. Но дальше за ними повсюду будет следовать Рок. Или История, что на самом деле - одно и то же. Во всяком случае в категориях, которыми мыслит Тео Ангелопулос. Алексис эмигрирует в США, Элени, вступив в борьбу с властями на родине, окажется в тюрьме. Потом грянет Вторая мировая, и Алексис, американский солдат, погибнет на Окинаве. Потом гражданская война в Греции, дети разлученных будут сражаться по разные стороны баррикад и оба погибнут. Три часа фильма - половина XX века; пространство - от греческой деревни на берегу печальной реки до Нью-Йорка; каждая судьба - как символ множества подобных, сложивших Большую Историю и одновременно вылепленных ею. Или, скорее, вырубленных из камня - без возможности изменить даже малую подробность. Рок, дыхание античных трагедий. Индивидуальности героев трагедии одновременно укрупнены и стерты, подробности отсечены, допускается лишь строгий минимум психологизма - все будто выписано еврипидовым стилом. Есть от чего оцепенеть в темноте кинозала. Но, мелкие мы люди, ходим в кино не за этим. И сидя в необычной для журналистских просмотров музейной какой-то тишине, ловишь себя на том, что кадры, снятые как бы для вечности, туда и уходят. Мимо тебя - ты же отмечаешь их совершенство, а на сердце холодно и пусто.
Ждали, надеясь поправить настроение, фильм Ричарда Линклэйтера "Перед закатом" - в 1995 году в Берлине имел успех и получил "Серебряного Медведя" его фильм "Перед рассветом". Юных американца и парижанку (их играли юные Этан Хоук и Жюли Дельпи) соединяла цветущая Вена и целых 14 часов счастья: нежданная любовь, как костер, вспыхнувший от теплого дыхания нежной, романтической, полных юных надежд старой Европы. Странная идея сделать сиквел фильма, где главное не сюжет, а чувства и атмосфера, показалась естественной: герои ведь расстались, договорившись встретиться на том же месте несколько месяцев спустя. Встретились, по воле Линклэйтера, в Париже через годы, случайно. Все еще молодые, но уже знающие вкус реальной жизни. Все еще неравнодушные друг к другу, но уже грустно и иронически рассуждающие о себе, прежних, рассудительно - о неизбежности перемен и опасности романтических полетов наяву. Закатный фильм Линклэйтера отличается от рассветного, как Париж, где любовь и романтика - витрина, обдуманно выставляющая дорогой товар на продажу, от Вены, где много неприглаженного, разного, но все - живое. Скучно, интеллектуально, тонко, но опять же мимо сердца. Может быть, дело еще и в том, что за прошедшие годы поубавилось надежд и у самой Европы, третьей и, вероятно, главной героини обоих фильмов Линклэйтера. Все, что задумали, сделали, но жизнь от этого не расцвела праздничными фейерверками. Напротив - забот прибавилось. Вкус реальности оказался не сладким.
Ждали, уже ни на что особенно не надеясь, "Последнего монтажа" Омара Найма -все-таки фантастика, триллер, жанр - было намерение если не удивиться, то хотя бы развлечься.Оказалось мрачно и при этом заурядно, хотя сама фантастическая идея не такая уж плоская. Людям при рождении вставляют куда-то какой-то чип, и он запоминает все, что человек видел и пережил. А когда он из жизни уходит, некий умелец (Робин Уильяме) монтирует для церемонии похорон что-то вроде фильма - из лучшего, пережитого покойным. И вот однажды, копаясь в чужой памяти, он обнаруживает нечто, имеющее непосредственное отношение к нему самому. Что - не раскрою. Этот фильм, скорее всего, у нас покажут. А вот большую часть остальных фильмов берлинского конкурса-2004, скорее всего, нет. Разве что в панораме Московского фестиваля, для массовости. Дело тут не только в наших особых прокатчиках. И не такие уж они на сегодня особые, и другие - не особые, - работавшие на берлинском кинорынке, от программы этого года как-то скуксились. Выражались в том смысле, что фильмы берлинские показывать, конечно, можно, но нужно, чтобы перед каждым сеансом выступали авторитетные кинокритики (или отборщики Берлинале) и объясняли, почему надо смотреть эту картину. А без "надо" публику на такое кино в зал не заманишь.
Мрак "Последнего монтажа" несколько рассеяла пресс-конференция веселого Робина. Он почему-то все время хохотал взахлеб и отпускал шуточки типа "Я не ношу мехов, я сам меховой". Вообще по части юмора пресс-конференции 54-го Берлинского превзошли все ожидания. "Холодной горе", к примеру, посвятили целых три. Сначала отдувались исполнители эпизодических ролей, потом где-то в середине фестиваля подъехала Рене Зеллвегер, еще позже, перед самым финалом прибыл, наконец, Джуд Лоу. Три встречи с прессой из-за очень среднего фильма -это рекорд.
Как и в случае "Тройного агента", затянув показ до предпоследнего фестивального дня, составители конкурсной программы предполагали пышно подать "Только один поцелуй" Кена Лоуча. Классик все-таки. Последний оплот соцреализма, который как метод, если вдуматься, себя не скомпрометировал - другое дело знакомые нам эксцессы исполнения. Одинокий ветеран-соцреалист высказался примерно на ту же тему, что и молодой обладатель Золотого Медведя: национальные традиции и их роль в мультикультурных сообществах. Естественно, решительнее и мудрее. По Лоучу ортодоксальность и ксенофобия свойственны не только новым европейцам, принесшим с собой из мусульманского мира заветы Корана. Католический священник, духовный отец ирландки-учительницы, состоящей в бурном романе с пакистанцем, модным ди-джеем, высказывается по поводу этой "неприличной связи" совершенно в той же интонации, что и кровный отец парня. И гораздо более цинично: в пакистанской семье парня уговаривают не разбить сердце мамы; девушке грозят крахом карьеры. А "энд" у фильма все-таки "хэппи". Но успеха он ему не прибавил, хотя и рука у Лоуча все еще крепкая, и молодые герои обаятельны, и отражение жизни в формах самой жизни смотрится убедительно.
Лоуч из-за холодного приема своего фильма разозлился и на дискуссии, посвященной отражению кинопроцесса в кинокритике, объявил и в нашей профессии кризис, не менее кризисный, чем у фильммейкеров. Писаки, мол, не фильм анализируют, а изливают свои обиды или воспевают свои пристрастия, или вообще ставят свой фильм на бумаге. Есть грех. Но не смертельный: критик тоже субъект творческий, и когда на экране ничто не движется, трудно удержаться от того, чтобы станцевать что-нибудь свое.
Кстати сказать, в рейтинге конкурсных фильмов, который вел ежедневный "Screen", опрашивая матерых представителей критического цеха (обозревателей "The Guardian, "Messaggero", "Sight and Sound", "Film-dienst" и других ну очень солидных изданий) "Только один поцелуй" получил достаточно приличные оценки. И даже одну высшую - четыре звезды от темпераментного представителя "Messaggero". От него же шальные четыре звезды слетели к Эрику Ромеру. Двух четырехзвездий матерые удостоили Тео Ангелопулоса. А вот "лучшему режиссеру" Берлинале-2004 достались, в основном, звездочки одинокие и звездные парочки. Разнообразно-безобразная программа, для которой Дитер Косслик недаром не нашел единого девиза, сбила с толку высокие умы. К тому же Ким Ки-Дука солидная и по необходимости консервативная критика числит примитивистом, художником "нутряным", чуждым интеллектуальных построений. А он возьми и предъяви картину, замешанную на социокультурных, исторических, теософских реминисценциях.
Оригинальное название фильма "примитивиста" - "Самария". Оно отсылает нас к религиозной общине, почти за тысячу лет до Рождества Христова, отложившейся от иудаизма и выработавшей собственные правила жизни и нравственный кодекс. Для мирового проката фильм получил название "Самаритянка" - это уже отсылка к Новому Завету, к истории о встрече Христа с блудницей и проповеди о "чистом источнике". На постере "Самаритянки" - девушка в белых одеждах и новозаветная максима: кто без греха, тот пусть первым бросит в нее камень. Заметим себе, что в Южной Корее, стране кровно и традиционно буддистской, растет число католиков и Ким Ки-Дук, чуя и приемля суть христианства с остротой и энтузиазмом неофита, одновременно не может не поверять вновь воспринятые истины и соответствующие нравственные нормы врожденно буддистским нутром. Пробным камнем избрано отношение к плотской любви. А поскольку мифологическое, сакральное и обыденное в его художественном методе по отдельным полочкам не раскладывается, то "story" абсолютно конкретна, детализирована, современна - и погружена в атмосферу незримого, но чувственно ощущаемого присутствия "чего-то большего".
Первая новелла фильма называется "Вамисутра". Древнеиндийскую блудницу, причащавшую одаренных ее любовью к буддизму, вспоминает Чжи Янг. Школьница. По южнокорейским законам несовершеннолетняя. Проститутка. Это у нее не профессиональное занятие, а, скорее, призвание, хотя осуществляется оно в самых что ни на есть низменных обстоятельствах - в мотеле, который, видимо, известен как "гнездо разврата", и туда то и дело наведывается полиция. С клиентов девушка берет деньги, Йео Чжин, ее подруга и своего рода "менеджер", аккуратно ведет учет свиданий и складывает купюру к купюре - подруги собираются съездить в Европу. Для самой "Вамисутры" деньги, похоже, ничего не значат. По сиянию прекрасного юного лица угадывается истинная жрица любви, призванная к служению высшими силами. Конечно же, она погибнет - из-за случайности, из-за вторжения той самой обыденности, которая настойчиво предлагает обстоятельства служения Чжи Янг. Подругу, которая должна позвонить по мобильнику, при появлении полицейских отвлечет прохожий. Чтобы избежать ареста, "Вамисутра" выпрыгнет из окна. Она будет еще жить и просить, чтобы к ней привели одного из ее клиентов -она его полюбила всерьез. Он придет неохотно, и над телом не дождавшейся его Чжи Янг заверещит мобильник - я в больнице, деловито ответит кому-то мужчина.
Две другие новеллы - "Самария" и "Соната" об Йео Чжин и ее отце, комиссаре полиции. О том, как каждый из них принесет свою искупительную жертву. Излагать сюжет опять же не буду - Ким Ки-Дука у нас показывают охотно, дойдет до нас со временем и "Самария"-"Самаритянка". Готовьтесь к встрече. Ким Ки-Дука не называют и, наверное, не назовут великим режиссером - в сравнении с титанами кинематографа Юго-Восточной Азии. Но пропускать его фильмы не стоит. Он из тех, кто сегодня оправдывает не ржавеющую, несмотря ни на что, народную любовь к кино. В которой сегодня, кажется, больше воспоминаний и авансов, чем живых впечатлений.
Напоследок фестивальной публике, чтобы оттаяла, устроили музыкальный праздник. Показали документальный фильм Антуана Фукуа "Молнии в бутылке" - он снимал знаменитый концерт "Салют блюзу! " 7 февраля прошлого года в нью-йоркском Радио Сити. Вот радости-то было! Интересно, почему это: музыка - навсегда, а кино как бы временами? Но это тема для докторской диссертации. А я хочу закончить чем-то вроде анекдота.
Как это часто бывает, когда особо не на чем остановиться взгляду, однажды распространился слух: где-то на фестивальной обочине крутится гениальный фильм. Расследование показало: фильм немецкий, плохой, в основе "12 стульев" Ильфа и Петрова. И именно придуманная ими история буквально сводит с ума западный люд. Причем в то, что это придумано, эти упорные реалисты не очень верят. Рассказывали, что примерно такой же случай произошел на неком большом фестивале с нашей последней, очень неважной экранизацией "Ревизора". Западный люд заходился от восторга и вопрошал: когда и где это произошло, у какого историка "автор сценария" поднабрал материалу? И вот в связи с этим, а также учитывая прогноз погоды, сделанный на основании данных Берлинале-2004, предлагаю заключить международный пакт. На время перестаем снимать кино и, тем более, натаскивать молодые таланты. Экономим время и деньги. Живем-поживаем. И тем временем что-нибудь придумываем. А если не удастся, значит туда нам и дорога. К другим искусствам, которые умеют не устраивать больших перемен.
Предложение, конечно, предательское.
Но пусть тот, кому глянулась программа Берлинале, первым бросит в меня камень.
