Сегодня-годовщина начала Великой Отечественной войны. Своими военными воспоминаниями с обозревателем "Известий" ЛИДИЕЙ ШАМИНОЙ делится композитор ТИХОН ХРЕННИКОВ
"ВЕЗДЕ ПАНИКА, А ТУТ МЫ СО СВОЕЙ ЛЮБОВЬЮ"
- Не столько в тылу, сколько в армии картина "В шесть часов вечера после войны", к которой вы написали музыку, имела невиданный успех. Вы сами смогли в этом убедиться?
- В январе 1945 года мы с Матвеем Блантером поехали на 1-й Белорусский фронт и попали в самый центр наступления наших войск на Берлин, в знаменитую армию Чуйкова, особенно прославившуюся после Сталинграда. Василий Иванович сразу пригласил нас к себе. Этот железный командарм, которого боялись все, и подчиненные, и враги, оказался невероятно мягким человеком, обожающим музыку. Накрыли ужин, и он просил нас спеть ему лирические песни. Мы стали петь "В лесу прифронтовом", "Катюшу", песни из картины "Свинарка и пастух". Он так к нам привязался, что никуда не отпустил: "Будете выступать перед моими бойцами, поднимать боевой дух". Три месяца мы при нем были. Потом к нам присоединились Костя Симонов, Женя Долматовский, Всеволод Вишневский.
Однажды Чуйков говорит: "Ребята, мы только что получили картину "В шесть часов вечера после войны", и надо, чтобы вы, Тихон, были на премьере". Сам я картину еще не видел. И вот передвижку поставили прямо на поляне, кто табуретку притащил, кто доски, а кто прямо на земле устроился
- смотрим. Это было такое потрясение! Люди, которые сейчас пойдут в бой, смотрели, как это будет, после победы, когда они встретятся на кремлевском мосту с любимыми, везде, песни, смех - счастье! Я сидел между ними совершенно завороженный. Меня гордость обуревала, а с другой стороны, я готов был рыдать от жалости, понимая, что многие из бойцов смотрят картину, которую больше никогда не увидят. Пырьев был настоящий народный режиссер. Многие упрекали его в примитивности, но он был прост, доступен всем людям без исключения, и в этом его сила.
- Как создавался фильм "В шесть часов вечера после войны"?
- Это было в середине войны. Вдруг мне звонит Пырьев: "Тихон, Виктор Гусев написал новый сценарий, сейчас тебе пришлю. Будем делать фильм". Я прочитал - и обалдел. Пырьев так хотел, чтобы картину скорее стали показывать в армии, что буквально загнал всю съемочную группу. Первая песня "Артиллеристы, Сталин дал приказ" разошлась задолго до премьеры. Почему картину так горячо встречали? Уже перелом в войне был явный, и то, что в фильме было только намечено, то есть фейерверки в честь победы, в реальности началось после освобождения каждого города. Жаль, автор сценария Виктор Гусев не дожил до этого. Он был талантливейшим человеком, его пьеса "Слава" шла по всей стране, одновременно он работал на радио сутками и заработал себе гипертонию. В тридцать три года он скончался. Так и не увидел своей последней картины.
- Не менее популярным был фильм "Свинарка и пастух", также с вашей музыкой.
- Одно время этот фильм доставил мне много неприятных переживаний. Сначала я влюбился в эту историю.Но когда мы уже заканчивали картину, началась война. Наши отступают, везде паника, уныние, а тут мы со своей любовью. Но все-таки закончили фильм к сентябрю 1941 года. А потом как-то утром открываю "Правду", а там статья Алексея Толстого, который пишет, что "Свинарка и пастух" - это потрясающий фильм, что там изображена наша, советская жизнь, за которую мы все сейчас боремся. И наша картина вдруг сделалась самой актуальной. Мало того, нас выдвигают на Сталинскую премию! Правда, в это время я был далеко, решил проведать свою семью, которая была в эвакуации под Свердловском. Моя жена Клара только родила дочку. Вот я и поехал к ним на месяц, а застрял надолго.
- Что вас задержало?
- Семья, конечно, и работа. Там был Театр Красной Армии во главе с замечательным Алексеем Дмитриевичем Поповым. Он ухватился за меня: "Давай ко мне - заведующим музыкальной частью". А в октябре началось массовое бегство из Москвы. Вскоре Москва вообще была закрыта. И я вынужден был остаться. Оказалось, к счастью. Попов мне предложил писать музыку к спектаклю "Давным-давно". И в начале 1942-го года состоялась премьера. Спектакль был невероятный, а Любочка Добжанская какая была Шурочка!
"НА БОКУ У МЕНЯ ВИСЕЛ ОГРОМНЫЙ "ВАЛЬТЕР", ИЗ КОТОРОГО Я ТАК И НЕ ВЫСТРЕЛИЛ - ПРОСТО НЕ ЗНАЛ, КАК СТРЕЛЯТЬ"
- Чем вам запомнился конец войны?
- К концу войны у нас была уже целая команда - Костя Симонов, Матвей Блантер, Всеволод Вишневский, Женя Долматовский, мы ездили по нашим частям, читали стихи, пели. Часто мы ездили с Вишневским - он великолепно владел немецким языком. Он умел найти подход к любой аудитории, и немцы моментально вступали с ним в контакт. В основном все жаловались на Гитлера, мол, довел страну - голод, холод, разруха.
Настроение у нас тогда было всегда приподнятое- ясно, война кончается, и за победу выпивали чуть не каждый день. И вот как-то после очередного "совещания" в части, мы поехали с Вишневским на джипе: я, он и водитель-морячок. Едем-едем, и я смотрю: развалины как-то кончились, а людей на улицах нет. В окнах занавески висят, свет горит, магазины открыты, в кафе двери нараспашку - как будто никакой войны нет. Тревожно мне стало, и я говорю: "Ребята, давайте поворачивать назад". Но Вишневскому море по колено. "Нет, - говорит водителю, - жми вперед. Мы русские, освободители. Чего нам бояться!" Тот поддал газу. И тут я просто схватил шофера, тоже в доску пьяного, за шиворот: "А ну останавливайся!" Оказались у какой-то пивной. Мои обрадовались - вот то, что нам надо. Входим. Хозяева обомлели. Вишневский и шофер, одетые в морскую форму, требуют пива. Я, непьющий и трезвый, стою в сторонке. Надо сказать, что на войне я ходил в собственном довоенном кожаном пальто, которого немцы боялись как огня. К форме всех родов войск они уже привыкли, а мое кожаное пальто и кожаная кепка вызывали у них чуть ли не столбняк. К тому же на боку у меня висел огромный "вальтер", из которого я так ни разу и не выстрелил - просто потому что не знал, как из него стрелять. Но для немцев мой вид был особенно зловещим. В их глазах так и читалось: "Вот этот может убить на месте, без разговоров".
Вишневский опять за свое: "Где немецкий народ? Почему не встречают русские войска?" Хозяева лепечут: "Все попрятались по подвалам, боятся вас". Тогда Всеволод требует: "Ведите нас в подвал". Немец дрожит и посматривает на меня, вернее, на мое пальто и "вальтер". Тем временем шофер с Вишневским выпили пива, и мы пошли в какой-то сарай. Хозяин открывает дверь в полу, и в полумраке я вижу человек триста людей - видно, они там отсиживались, ожидая бомбежек. Наша артиллерия же почти не умолкала. При нашем появлении матери стали скорее детей прижимать к себе. Вишневский не унимается: "Русские войска несут вам избавление от Гитлера, а вы не выходите нам навстречу?" Я смотрю: Вишневский распаляется все больше, и встал у двери - нас трое, чуть что, в момент сделают котлету. На всякий случай даже "вальтер" вытащил. Но Вишневский так разошелся, что начался настоящий митинг, причем немцы тоже разгорячились, кричат. Даже женщины вскочили с нар и стали что-то доказывать Вишневскому, забыв про детей. Я давай своих тянуть назад, кое-как выбрались на улицу, и я вижу в конце улицы каких-то людей с автоматами - жмутся к стенам домов, перемещаются короткими перебежками. Подбегают ближе - наши! Оказывается, мы обогнали наше наступление!Офицер смотрит на нас, как на сумасшедших: "В ста метрах линия фронта!" Если бы не моя трусость, въехали бы мы прямиком к немцам - и всем нам каюк. Ну тут уже наши танки появились, и все в пивную повалили, немец на радостях или со страху всех от заведения угощает. Где-то достали пианино, меня опять заставили петь "Артиллеристы, Сталин дал приказ". Охрип страшно, понятно.
- Какой военный день вам запомнился больше всего?
- Тридцатое апреля 1945 года. Поздний вечер, мы думаем, как встречать Первое мая. Армия Чуйкова уже была в Берлине, и тут он звонит: "Немедленно приезжайте все! Ко мне едет начальник Генерального штаба Гитлера генерал Кребс". И мы все, поодиночке, потому что всем вместе передвигаться было небезопасно, едем. Машины шли в темноте, без фар, но шоферы наизусть знали дорогу к командному пункту. Рассветало, когда мы вошли к Чуйкову. На мне все то же мое кожаное "комиссарское" пальто.
Кребс, как все немцы, опасливо на него покосился: "Кто это?" Чуйков говорит: "Это из моего штаба, не волнуйтесь". Так мы стали свидетелями разговора маршала Чуйкова с Кребсом. Тот думал, что он первый сообщает нам о самоубийстве Гитлера, и говорил об этом с большой помпой - - может, думал, ему зачтется. Чуйков отвечает: "Мы уже знаем. Нам американцы сообщили". Дальше Кребс стал просить перемирия, чтобы привезти адмирала Деница. А переговоры шли так: Чуйков по телефону напрямую связан с Жуковым, а тот - со Сталиным. Сталин, конечно, отвечает: "Никаких переговоров. Безоговорочная капитуляция!" Рейхстаг-то горел уже вовсю. Тогда Кребс встает и торжественно, даже драматически произносит: "Тогда мои солдаты будут драться до последнего!" Чуйков тоже встает и в том же тоне отвечает: "Хвала и честь армии, солдаты которой дерутся до последнего!" Мы совершенно обалдели. Настало утро. Чуйков прервал заседание, пошли завтракать. Настроение у нас радостное, солнце светит - красота! И вдруг Кребс говорит: "Сегодня великий день для моего народа". А маршал Соколовский отвечает: "Не знаю, как у вашего, а у нашего народа сегодня точно праздник". Кребс понял, что сказанул что-то не то, и стал вспоминать, как он, военный атташе был в 1940 году первого мая на Красной площади. Соколовский говорит: "Да? А я вас там не помню - я как раз парад принимал". Ну, дальше Кребс и вовсе стал агитировать за фашистскую партию - мол, фашисты так же, как и коммунисты, стремятся к равенству, у нас с вами одинаковые стремления. В конце концов его отправили обратно к Геббельсу, и одновременно Чуйков отдает приказ: "Как только Кребс пересечет линию фронта, чтобы вся артиллерия била по этому клочку земли". Что тут началось! А вечером мы узнаем, что и Геббельс, и Кребс покончили жизнь вместе со своими семьями прямо в имперской канцелярии. Утром второго мая мы поехали к горящему Рейхстагу, сфотографировались на память.
"Я ВЛЮБИЛСЯ УЖАСНО, НО ОНА БЫЛА ЗАМУЖЕМ. И МНЕ ПРИШЛОСЬ УВОДИТЬ ЕЕ ОТ МУЖА"
- На фотографиях ваша жена выглядит невероятной красавицей. Как вы познакомились?
- На танцах. В 1930-е годы в большой моде были западные танцы: вальс-бостон, танго, шимми, чарльстон, они только входили в наш обиход. И мы с Хачатуряном записались в кружок при Доме композиторов. Туда даже Мясковский, старик, записался. Такое это было популярное увлечение. А великий Прокофьев, самый гениальный композитор XX века с потрясающей ритмикой, оказался на редкость не способным к танцам и абсолютно неритмичным, всем дамам ноги отдавливал.
- Как же ваши танцы переросли в роман?
- Я влюбился ужасно, но она была замужем. И мне пришлось уводить ее от мужа. Я маялся-маялся, а потом купил два билета в Елец, нанял такси, пришел к ней и говорю: "Ну, собирайся. Вот хочу тебя с мамой познакомить. Тройки у меня нет, а такси под окнами дожидается". Она говорит: "Да ты что, зачем это?" А потом все поняла и как начнет рыдать. И мама ее рыдает: "Ты что, Клара, тут муж твой. Куда ты собралась?" Клара лепечет: "Да, Боренька муж, конечно, но я как-то вроде Тихону обещала с ним поехать". И опять рыдать, я за ней
- так втроем мы и зарыдали. А потом я смотрю - она рыдать-то рыдает, а вещички собирает. Так при общих рыданиях я ее хватаю, сажаю в такси, потом - в поезд и привожу к маме.
- А что муж, так прямо отдал свою Клару чужому дяде?
- Да что вы, он потом приходил к нам пить чай. Садился и говорил: "Клара, пойдем домой. Неужели тебе этот Хренников не надоел?" Он был чудный парень - красавец-украинец, инженер, учился в Германии, у него был такой западный лоск. Потом, как водится, он за это отсидел в ГУЛАГе, а потом стал главным инженером одного захудалого текстильного комбината и с ноля поднял его до главного предприятия страны. Талантливый парень, я его очень любил, но ничего не мог с собой сделать. Я же к ним ходил как друг, он любил музыку мою, но правда дороже.
"СТРАВИНСКИЙ СОШЕЛ С УМА!"
- Как вам удалось пригласить в СССР Стравинского, который у нас был persona non grata?
- В 1961 году мы с Кара Караевым поехали на музыкальный фестиваль в Лос-Анджелесе, Стравинский в нем тоже принимал участие. Как же не использовать такую возможность - познакомиться с великим композитором? А у меня такой характер, что я как-то умею располагать людей к себе. Пошел к нему в артистическую, познакомились, он нас приглашает обедать. Приезжаем - а там чуть не сотня репортеров. Как это: Стравинский, которого в СССР поносят, пригласил двух советских композиторов к себе на обед! Он же для советских враг номер один! И действительно, у нас его практически не исполняли, как будто вообще нет такого композитора. Стравинский к ним вышел: "Дайте мне спокойно поговорить с земляками, а потом ответим на ваши вопросы". Он разговаривал по-русски так правильно, как никто сейчас уже не разговаривает. Конечно, мне было интересно узнать, как он относится к советской музыке, к нашей стране. Он еще не начал говорить, а в его глазах была такая теплота, что я про себя решил: "Будь что будет, но я должен пригласить его в СССР". В те времена это было ох как непросто. К тому же рядом со мной был человек из ЦК, Ярустовский. Первое, что я сказал, что у нас пишут, будто вы ругаете советскую музыку, а что именно вам не нравится? Стравинский только руками развел: "Я не могу ругать советскую музыку, потому что я не слышал ни одной песни, ни одной симфонии. Вся эта ложь не имеет никакого основания. Я столько раз читал об этом, возмущался, ругался, но у меня больше сил нет выступать с протестами. В конце концов я плюнул это же явная кампания, и писать опровержение можно к каждому моему интервью. Разве я могу говорить плохо о своей родине? И никогда не скажу!" И тут я приглашаю его приехать в СССР отпраздновать его 80-летие на родине. Стравинский чуть не подпрыгнул на стуле: "Согласен!" Стали тут же обсуждать программу выступлений, выпили, конечно, за это дело. Ярустовский толкает меня в бок - как ты можешь решать сам, без согласия ЦК? Я его руку оттолкнул - мол, я знаю, что делаю. И мы пошли к репортерам. Стравинский объявляет, что едет отмечать 80-летие на родину, в СССР. Репортеры тут же схватились за его слабинку: он любил гонорары, и ему кричат: "Как же вы поедете, там же не платят за концерты?" Стравинский: "Мне будут платить!" На следующий день все газеты вышли с огромными шапками: "Стравинский сошел с ума!" А потом он пришел на наш концерт. Вообще-то он не ходил ни на какие концерты, а тут специально пришел. Сел в середине зала, в антракте встал и демонстративно обнял меня.
- Правда, что Хрущев приглашал Стравинского остаться в СССР?
- Когда мы принимали Стравинского, Хрущев был в отъезде, и я каждый день звонил Суслову - как бы устроить встречу Стравинского с Хрущевым. В самый последний день, мы уже сидим в "Национале" налегке, чемоданы в Шереметьево, я опять звоню Суслову: "Ну что, приехал Никита Сергеевич? Примет нас?" Через минуту звонок: "Машина у подъезда, выезжайте в Кремль, вас ждут". Там уже все ворота открыты, все спешат к нам навстречу, и первым - Хрущев. Он умел быть таким обаятельным - обнимает Стравинского, целует. Что только Хрущев ему не предлагал! "Ваша Родина - в ваших руках. Хотите - вернем вам имение отца, хотите
- приезжайте лечиться, отдыхать, преподавать, концерты какие и с кем хотите - все, что угодно". Стравинскому даже стало плохо. Этот старик, несмотря на свои два инфаркта и три инсульта, пил водку фужерами, да еще виски из фляжки прихлебывал, чтобы как-то на плаву держаться, - такой сильный эмоциональный накал был каждую минуту его визита. И когда мы приехали уже в аэропорт, там опять было полно репортеров. Естественно, у всех один вопрос: "Чем закончилась встреча с Хрущевым?". Игорь Федорович встал и сказал: "Хрущев предложил мне мою родину в наследство, чтобы я распоряжался здесь как дома. И дурак бы я был, если бы отказался".
