Евгений Гришковец сыграл в Вене премьеру своего нового спектакля "Дядя Отто заболел". Его никогда не увидят русские зрители. Его уже вообще никто никогда не увидит. За то время, пока Wiener Festwochen руководит Люк Бонди, общественно-политическая нагрузка, падающая на участников венского фестиваля, неуклонно и быстро росла. В том числе и на наших участников. В прошлом году режиссер Андрей Могучий даже проводил здесь мастер-классы с беженцами из стран третьего мира, причем конечной целью этой деятельности было, как несложно догадаться, не повышение их актерской квалификации (в силу отсутствия таковой), а некая социальная терапия. В этом году значительная часть программы посвящена первому (1934 год) кровопролитному столкновению социал-демократических и национал-социалистских сил на улицах Вены, которое австрийцы благополучно постарались забыть. Целый ряд проектов должен был заставить граждан вспомнить прошлое. В одном из таких проектов, показанных незадолго до спектакля Гришковца, принимали участие старшеклассники. Под водительством некоего режиссера они, разделившись на красных и коричневых, устроили милый, но вполне себе самодеятельный перформанс. "И как можно такую дребедень включать в афишу престижного форума", - возмущался мой приятель по окончании спектакля. Для критика, проживающего в России, это совершенно закономерный вопрос, ибо понятие "общественно полезный спектакль" вообще отсутствует в нашем культурном обиходе. Для устроителей европейских фестивалей оно, наоборот, наполнено совершенно конкретным смыслом. Это вовсе не означает, что жрецам чистого искусства нечего делать на тамошнем празднике театра. Это означает, что часть времени и сил устроители праздника считают необходимым посвящать такой вот социальной терапии. Если терапия окажется еще и произведением искусства, тем лучше для терапии.
Спектакль Гришковца и стал редким исключением из общественно полезного правила. Вопрос "вы за красных или за коричневых?" в этом представлении вообще не ставится. Тут важнее понять другое: как и почему люди, говорящие на одном языке, живущие в одном городе, учившие в детстве одни и те же стихи, начинают стрелять друг в друга. Где та черта, перейдя которую уже не воротишься назад. Внимательный наблюдатель жизни Евгений Гришковец пытается взглянуть на малознакомые ему прежде события не из далекой перспективы, а с точки зрения маленького человека: рабочего, просыпающегося хмурым февральским утром и совершенно не собирающегося умирать. Сраженного шальной пулей прохожего, которому жена (а может, и не жена) повязала перед уходом теплый шарф, и вот теперь этот запечатленный бесстрастной камерой прохожий валяется на слякотной земле, а шарф пропитался февральской грязью. Телефонистки, которая в изумлении слышит, как бессчетное количество людей звонят друг другу, чтобы сообщить одну - единственную новость - дядя Отто заболел (сигнал к началу восстания), и думает, какой хороший человек был этот дядя, раз так много людей обеспокоено его судьбой. Но главное - он пытается взглянуть на эти события со своей личной точки зрения. События 1934 года он вынимает из исторического контекста и помещает в контекст собственной жизни. Социальный по сути заказ переводит в экзистенциальный план. Два главных действующих лица его представления - он сам и Вена, которая по мере углубления в историю теряет свои туристический шарм и обретает те реальные очертания, которые хоть и точны, но уже не ласкают взгляд. Это история о том, как один русский повстречал город, влюбился в него, а потом узнал поближе и охладел.
Иными словами, это фирменный Гришковец со всеми знакомыми интонациями и обертонами. И отличает этот спектакль лишь одно, но весьма существенное обстоятельство. Вся эта история разрушенной любви изготовлена на заказ. Она во всех смыслах про чужого дядю. Тут можно было бы предаться рассуждениям о том, как плохо для художника работать, не подчиняясь порыву души, а по чьей-то указке (каждый пишет, как он дышит, не стараясь угодить - вот сформулированная певцом Арбата заповедь наших дней), но хочется порассуждать о другом. Ведь долгое время заказ - социальный или индивидуальный - был не просто нормальным для культуры явлением, он был двигателем культуры. И то, что нынешний художник утратил способность совмещать свои собственные интересы с чужими, помимо очевидных преимуществ имеет и свои очевидные издержки. Умение обслуживать общественные нужды, не наступая на горло собственному таланту, - это на самом деле редкое и важное умение. И вот наш соотечественник продемонстрировал его. Пропущенная сквозь личные переживания история о гражданской войне 1934 года, о которой Гришковец еще год тому назад слыхом не слыхивал, превратилась в спектакль, не только глубоко тронувший публику, но и впечатливший придирчивую критику. Вряд ли подобная социальная терапия увенчалась бы художественным результатом на родине автора. Она вообще вряд ли тут возможна.
У нас в огороде бузина. На кой нам неведомый дядя Отто, который еще и заболел.
