9 мая - 80-й день рождения Булата Окуджавы
У нас, свидетелей и участников последних лет советской империи, не диссидентов, а если и не совсем интеллигентов, то не презирающих это понятие, был свой пароль, код, набор ключевых слов. Этим ключом открывались двери московских, питерских, иркутских, свердловских - далее везде - кухонь. А ключевыми словами служили: "Булгаков", "Галич", "Мандельштам", "Пастернак", "Таганка", "Тарковский", "Трифонов", "Сахаров" (на более политизированных кухнях), "Стругацкие" (на более технократических)... И всегда и везде - "Окуджава".
Существовала своя, противостоящая официальной, система ценностей. И, пожалуй, именно Окуджава сформулировал ее наиболее кратко и даже лапидарно:
Совесть, Благородство и
Достоинство Вот оно, святое наше воинство...
Не запирайте вашу дверь,
Пусть будет дверь открыта...
Вы рисуйте, вы рисуйте, вам зачтется.
Что гадать вам: удалось
- не удалось...
...Мы сумеем сорок тысяч разных книжек прочитать
И узнаем, что к чему и что почем, и это точно...
Ах, Арбат, мой Арбат - ты моя религия...
Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке...
Давайте жить, во всем друг другу потакая,
Тем более, что жизнь - короткая такая...
И т. д. (цитирую, естественно, по памяти).
Как же надо было ненавидеть все это, эти простые человеческие ценности, чтобы - в последние годы жизни и сейчас, посмертно, - набрасываться на Окуджаву с яростными обвинениями: то за "комиссаров в пыльных шлемах" и "Комсомольскую богиню", то в высокомерии и "ненародности"! А еще раньше - в пошлости "песенок".Что касается пошлости, ее Булат Шалвович на дух не принимал, а понимал по-набоковски: дьявол - пошляк. И значит пошлость пахнет тленом. И что же? Большинство его обвинителей-"эстетов" отправились в мир иной, и, кроме подобных подлых несуразиц, ничем не остались, и звать их, в общем, никак. А "песенки" Окуджавы пережили автора, и забвение им, несмотря на экспансию попсовой пошлятины, не грозит.
Романтизация комиссаров... Наверно, был такой грех. Сам Булат Шалвович много раз говорил: "Какие мы были дураки!" - имея в виду иллюзии и заблуждения поколения, к которому принадлежал. Но он был не только сыном своего времени, но и - репрессированных родителей, пострадавших как раз за растоптанные идеалы революции. А что, разве не было этих самых светлых идеалов, увлекших многих лучших людей той эпохи?
Если же говорить о "народности" Окуджавы... Мне посчастливилось быть с ним в нескольких писательских поездках, в частности по Иркутской области (называлось это "Пушкинские дни в декабристских местах"). Так вот и там, в самых глухих деревнях и улусах, Окуджаву прекрасно знали и любили. Раза три после выступлений я подходил к нему и с серьезным видом повторял одну и ту же шутку: "Булат Шалвович, мне надо сообщить вам нечто очень важное!" - "Да, Олег, слушаю". - "Булат Шалвович! "Быть знаменитым некрасиво..." - цитировал я Пастернака. Он смеялся...
А вообще кажется, что на нашей обширной евразийской территории живут всего два народа, к каждому из которых принадлежат люди разных национальностей и вероисповеданий. Один - нормальный, с ненарушенной ценностной ориентацией, пусть и с какими-то своими неизбежными недостатками. И другой - удивительный, который все-таки удалось вывести за годы советской власти, воспитывавшей "нового человека", или же - сложившийся еще в годы крепостного рабства и столь удачно задействованный большевиками.
Так ваг, Окуджава писал и пел, конечно, только для одного из этих народов - для нормального. Собственно, он прежде всего и утверждал в своих стихах и песнях норму. И это несколько десятилетий воспринималось властью (выходцами из второго народа) как крамола.
При этом Окуджава диссидентом не был. Просто дар - это поручение, и он его исполнял. А к тому, что мешало, относился насмешливо или даже брезгливо. (Второй народ Божьему дару предпочитает яичницу и к его носителям относится, в лучшем случае, с подозрением.)
Кстати, Булат Шалвович терпеть не мог пустых разговоров о "литературном процессе", предпочитал литературу, даже еще не преодолевшую устной стадии, разговорам о ней и очень любил остроумные анекдоты. Ни в каком снобизме мной замечен не был.
В годы, когда печататься для него уже не составляло труда - наоборот, было честью для издания, - он отдавал свои новые стихи (многие из них стали песнями) в не самую элитарную "Крестьянку", где я тогда работал, просто для того, чтобы поддержать меня на новом поприще. От "Крестьянки" же выступал перед каким-то трудовым коллективом... А вот его книжку в стопятидесятитысячной библиотечке "Огонька", в котором я работал уже в коротичевские годы, я издать не догадался, а он и не предложил...
Как я познакомился с Окуджавой - история. Представьте себе, что вы, знаменитый поэт, нет, даже бард (что еще знаменитее), приезжаете в провинциальный город с выступлениями, и, конечно, к вам в гостиничный номер ломятся многочисленные поклонники, среди которых и юноши бледные со взором горящим, и юноши, обдумывающие житье, и, несомненно, разнообразные "чайники". Что вы будете делать? Думаю, постараетесь от всех них заранее избавиться - надо же и душ когда-то принять...
Я был одним из этих юношей (21 год). Окуджава меня принял, вспомнил, что обо мне от кого-то слышал, рассказал, как сам однажды пришел с другом к Пастернаку в тбилисскую гостиницу и был, в отличие от своего безвестного друга, не одобрен... В общем, я показал ему свои стихи. К счастью, они Окуджаву, кажется, чем-то заинтересовали...
В результате я стал его гидом по полузакрытому оборонному Ижевску: привел в дом к замечательному полуссыльному и полуслепому профессору филологии Борису Осиповичу Корману, в другие немногочисленные интеллигентские дома провинциального города, Показал столь же немногочисленные достопримечательности. А когда ему принесли для выступлений гитару - всю в наклейках, - предложил ему свою, скромнее. И стал, таким образом, на несколько дней оруженосцем Окуджавы, чем очень гордился...
Потом Булат Шалвович присылал мне в Ижевск все свои новые книжки - знал, что иначе мне их попросту не достать... Потом я переехал в Москву и на время стал его соседом по писательскому дому (жил у Давида Самойлова, практически переселившегося в Пярну) - он всерьез переживал, чтобы меня не споили самойловские поклонники и самозваные ученики, и постоянно предлагал деньги взаймы, всякий раз удивляясь, когда я их возвращал (явно я был не единственным его должником)... Потом я приходил в его маленький домик в Мичуринце, мы пили чай, и он рассказывал о прикормленной им мышке и счастье поселковой жизни...
В последний раз, в мае 1997-го, я пришел к нему по делу - договориться о его публикации в "Новой газете". Он обещал подготовить тексты "сразу после возвращения из Германии-Франции"... Он неохотно собирался в свою последнюю поездку... А когда вернулся, Москва встретила его цветами и слезами. И проводила слезами и цветами - в дождливый, удивительно мрачный летний день. Конечно, на Арбате...
Булат Шалвович Окуджава, так проходит земная слава - по Арбату, тыщами ног. Это вы уже сверху видели: проигравшие победители девяностых всему итог подводили - под мелкий дождик, под колеблемый ваш треножник, скрипку Моцарта, скрип сапог.
Вслед за песенкою короткой поднимался беззвучный рокот, по Арбату-реке волной шел, вздымался, бился о небо, на людей глядевшее слепо, нависавшее над страной.
Булат Шалвович Окуджава, так приходит земная слава: не крикливо, не величаво, к небу тягостному спиной.
Булат Шалвович! Мы празднуем сейчас ваш День рождения. Мы считаем его и своим праздником - нам это делать исключительно легко: он совпадает с Днем Победы, который и вы "приближали, как могли" и который остается одним из немногих настоящих наших праздников.
Вам так и не удалось стать стариком. Может, в 80 лет наконец бы получилось? Но это почти так же трудно представить, как старого Пушкина...
P.S. Кстати о Пушкине.В 1921 году Ходасевич написал: "Мы перестали аукаться Пушкиным". Он видел в этом беду не только для русской литературы, но и для всей русской жизни. И в 1921-м закончился Серебряный век. Но, на счастье, еще остались его талантливые дети, благодаря которым "Пушкин длился". Потом Давид Самойлов, человек, родившийся на самом исходе Серебряного века, напишет:
Пусть нас узнают без возни,
Без козней, розни и надсады,
Тогда и скажется: они Из поздней пушкинской плеяды.
Кроме самого Самойлова к этой плеяде относится конечно же Булат Окуджава, не только занимавшийся в своей прозе XIX веком, но и постоянно "аукавшийся с Пушкиным". Даже впрямую, в стихах:
Мы будем счастливы - благодаренье снимку Пусть жизнь короткая проносится и тает.
На веки вечные мы все теперь в обнимку
На фоне Пушкина.
И птичка вылетает...
P. P. S. Однажды Окуджава рассказал мне про то, как аукается с Пушкиным другой стихотворец, выпускавший в советское время сборники. Это было обращение непосредственно к Александру Сергеевичу: Я поэтом лежу на диване, Ты портретом висишь на стене...
Не будучи профессиональным юмористом, обязанным быть серьезным в деле добывания смеха, Булат Шалвович после чего-то смешного, сказанного собеседником или им самим, всегда расплывался в широкой, кошачьей, почти чеширской улыбке...
***
6 мая
Фестиваль, посвященный 80-летию со дня рождения Булата Окуджавы
Региональный общественный фонд Булата Окуджавы
Государственный дом-музей Булата Окуджавы
Центральный дом литератора
Б.ОКУДЖАВА
...И из собственной судьбы я выдергивал по нитке
Стихи. Песни. Воспоминания. Кинокадры.
Участвуют:
Белла Ахмадулина, Александр Городницкий, Инна Лиснянская, Вахан Арцруни
(Армения), Фазиль Искандер, Елена Фролова, Манана Менабде (Грузия - Германия), Борис Мессерер, Евгений Рейн, Андрей Крамаренко, ученики школы N 69 им. Б. Окуджавы
Начало в 19.00
Билеты в кассе ЦДЛ
(Б. Никитская, 53; тел. 291-63-16, ст. м. "Баррикадная")
8 мая
Дом-музей Булата Окуджавы в Переделкине
Региональный фонд Булата Окуджавы
Булатова суббота посвящается 80-летию со дня рождения поэта Презентация компакт-диска Галины Хомчик "Песни Булата Окуджавы"
Художественный руководитель концерта - Сергей Никитин Прямая трансляция из Переделкина на телеканале "Культура"; 20.00 - 22.00
Приглашаются все Проезд: платф. Мичуринец (Киевской ж.д.), ул. Довженко, д.11; тел. 593-52-08
