Фестиваль "Балтийский дом" постановил считать режиссуру "фирменным знаком современного театра"
ФЕСТИВАЛЬ
РЕЖИССУРА ОКОНЧАТЕЛЬНО ПРИШЛА К власти в нашем театре примерно в середине прошлого века и, судя по всему, уступать ее никому не собирается. Ежегодный петербургский театральный фестиваль "Балтийский дом" в очередной раз подтвердил это. Устроители придумали девиз -"Действующие лица" и решили развернуто представить нескольких наиболее дорогих и близких фестивалю режиссеров. Как это часто случается, идея по целому ряду обстоятельств подверглась изменениям, кое-кто не смог приехать, и в результате афиша сложилась так, как сложилась. В ней были хорошо знакомые москвичам спектакли Камы Гинкаса "Скрипка Ротшильда" и "Сны изгнания", знаменитая шекспировская трилогия Эймунтаса Някрошюса ("Гамлет", "Макбет", "Отелло") и его новый, еще не вполне законченный спектакль "Песнь песней", две работы украинца Андрея Жолдака "Месяц любви" и "Четыре с половиной. Гольдони. Венеция", "Долина смертной тени" по мотивам романа Достоевского "Братья Карамазовы" болгар Ивана Добчева и Маргариты Младеновой, "Ромео и Джульетта" Оскараса Коршуноваса (обещают в декабре привезти в Москву), ну и, конечно, питерские спектакли, в городе критикой отмеченные, на разного рода премии выдвинутые.
Библия по-литовски
"Песнь песней" Эймунтаса Някрошюса - пока только эскиз, этап работы, срежиссированы четыре песни из восьми. Представить себе инсценировку этого ветхозаветного текста, возвышенного и абстрактного, абсолютно невозможно, но, судя по всему, для Някрошюса в театре ничего невозможного нет. Те, кто видел в прошлом сезоне "Времена года Донелайтиса", поймут, о чем речь. "Песнь песней" создавалась по тем же принципам. Берется отвлеченный поэтический текст, и от него, как от искры, вспыхивает режиссерская фантазия. И рождаются сцены с неявным, но все же отчетливым сюжетным смыслом, полные драматизма. В новой работе Някрошюса много света, много юмора, но абсолютно трагическое мироощущение режиссера все равно преобладает.
Ни царя Соломона, ни Суламифи в его спектакле нет, есть просто мужчина и женщина, по-язычески наивно и страстно открывающие для себя мир и любовь. Их пытаются вставить в общепринятые рамки, они изо всех сил рвутся из них, и получается - ценой жизни. Здесь герой становится похожим на огромную хищную птицу, которую пытаются приручить, окольцевав, и героиня, как прекрасная кобылица в "колеснице фараоновой", рвется на свободу, но ее догоняют и бьют, бьют палками. Они встречаются снова уже где-то там, за пределами земной жизни. Она пролетает мимо него, целует на лету, почти не касаясь, - раз, другой, третий. Все быстрее и быстрее летит, летит и потом исчезает. А он целует следы ее босых ног и не может остановиться. Главную женскую роль совершенно поразительно играет Алдона Бендорюте (в давнем спектакле Някрошюса "Три сестры" она была Машей), играет страстно, отчаянно, затрачиваясь так, что дух захватывает.
Жюри на этом фестивале нет, но приз критики все же существует. Само собой разумеется, он достался Някрошюсу. Правда, не за "Песнь песней", а за "Отелло", но тут что ни выбирай, все будет верно.
Любовь и Жолдак
Устроители вывесили в фойе харьковскую афишу "Месяца любви" Андрея Жолдака - сверху написано не очень крупно: "Мiсяц кохання", а чуть ниже в разных ракурсах спариваются собаки. Билеты раскупили мгновенно. Жолдак он такой, ему чем скандальнее, тем лучше. Его спектакли рассчитаны прежде всего на рафинированных и радикальных европейских критиков и руководителей фестивалей. И эти люди, надо признать, любят Жолдака. Перед началом спектакля в фойе раздавали отпечатанный на девяти машинописных страницах русский текст четырехчасового спектакля (по пьесе Тургенева "Месяц в деревне") и отдельно - статью французского критика Жоржа Баню, в восторженных тонах написавшего об украинском чуде по имени Жолдак. Усилиями все того же Баню в конце фестиваля Жолдаку вручили премию ЮНЕСКО за 2004 год (15 тысяч долларов). Как говорится, кто бы сомневался.
В прошлом году в Москве показали два других жолдаковских спектакля, было много шума, но абсолютно стихийный, буйно рвущийся из этого человека дар мало кто оспаривал. Другое дело, куда и на что он направлен. В последних своих спектаклях Жолдак изгнал со сцены живую жизнь, вместо нее он представляет плоские картинки, сменяющие одна другую, как в калейдоскопе. Картинки эффектные, изощренные, красивые, но неживые. В некоторых актеры застывают в позах, в некоторых ходят и даже произносят вырванные из пьесы Тургенева реплики. "Изысканный спектакль для изысканной публики" - без тени юмора написано в подзаголовке программки. В принципе столь же "изысканно", меняя картинки, можно поставить всю мировую литературу, она все равно тут решительно ни при чем. Об актерских работах никому и в голову не придет говорить, вместо живых людей у Жолдака действуют куклы, манекены, роботы, готовые на все ради Карабаса-Барабаса - режиссера, который, как уже было сказано, у нас теперь главный диктатор и есть. Но в этом случае отчего-то хочется взбунтоваться и даже побороться за права человека, пока еще все-таки противостоящего наступающей нам на пятки виртуальной реальности, за которой, как уверяют, будущее. Оно, видимо, нас и рассудит.
Петербургские странники
В последнем "Петербургском театральном журнале" местные критики подвели итоги прошедшего сезона. Безусловными лидерами опроса стали два спектакля: "Pro Турандот" Андрея Могучего (театр "Приют комедиантов") и "Дон Жуан" Александра Морфова (Театр им. Комиссаржевской). Упоминались также "Отчего люди не летают" Клима и "Поющие призраки" Анатолия Праудина. С этими, все еще "молодыми" режиссерами питерская критика уже не первый год связывает свои надежды на обновление театрального искусства.
"Pro Турандот" поставлен по пьесе Карло Гоцци "Принцесса Турандот", в 20-х годах прошлого века рожденной для русского театра Евгением Вахтанговым. Андрей Могучий сознает, что имеет дело с легендой, и знание это вводит в условия игры. Пьеса здесь не столько играется, сколько пересказывается в манере Гришковца, что называется, простым человеческим словом. При этом режиссер по ходу дела отвлекается, уходит в разные стороны, буквально куда бог пошлет. Могучий с Гришковцом встречались и вместе сделали спектакль "Пьеса, которой нет". А теперь уже без Гришковца, но как бы все еще с ним Могучий рассказал pro Турандот, ее папу, ее женихов, евнухов, Китай, войну, любовь и театр. Видно, что сочинялся спектакль с удовольствием, весело и азартно. Веселье и удалой, почти хулиганский азарт, а следом и удовольствие передаются залу. Трое основных актеров-рассказчиков-евнухов (Виталий Салтыков, Дмитрий Готсдинер, Андрей Носков) талантливы, свободны и остроумны, не понаслышке знают, что такое импровизация, с залом напропалую общаются. И все бы чудно, вот только длинно. Всякая шутка и всякий праздник должны иметь свой предел, без него устать можно. Так и тут в некоторых сценах видно, как угасает азарт и актеры выдыхаются, не находя повода для шуток. Сократить бы спектакль минут на сорок, вот тогда и будет в самый раз - смешно, талантливо, но еще и изящно.
Мольеровского "Дон Жуана" поставил болгарин Александр Морфов, как говорят, давший согласие стать главным режиссером Театра им. Комиссаржевской. Постановщик он яркий, с фантазией. Вот и тут много чего напридумано. В тексте, к примеру, говорится, что гробница Командора статуями украшена, и на сцене в призрачном свете в белых одеждах эффектно застывают актеры. Или вот смешная крестьянская сцена поставлена и сыграна сочно, как-то даже смачно: она явно лучшая в этом напористом, фонтанирующем энергией спектакле. Проблема только в том, что вся эта пышность, в глаза бросающаяся, выходит пустым паром. Любимец питерской публики Александр Баргман играет Дон Жуана совсем неинтересно. Весь спектакль он рычит, пыхтит, вращает глазами и кашляет, а что этот человек чувствует, о чем думает, почему поступает так, а не иначе, - тут для публики загадка полная. Содержание мольеровской пьесы, ее смысл, психологический и философский, прошли мимо режиссера, не задев нисколько, ему, как всегда, интересна прежде всего форма.
А теперь о тех, кого принято (и у нас, и особенно в Питере) считать "надеждой". Вечный странник Клим (он же Владимир Клименко, ученик Анатолия Эфроса и Анатолия Васильева) придумал поставить "Грозу" как русскую трагедию.Какая тут особенная новизна, знают только верные адепты этого спектакля, они все объяснят. Сам же Клим, вдохновленный идеей, выстроил на огромной пустой сцене античные развалины и пустил Катерину гулять "в космосе". Поскольку трагедия русская, здесь время от времени поют русские песни. При этом Дикой, видимо, от скуки, наряжается в рыцарские доспехи, а вот зачем Катерина в финале выходит в красном китайско-японском одеянии и с зонтиком, угадать так и не удалось. Развивается все медленно, вяло, скучно и как-то безвольно. А уж многозначительный пожар в конце и явление Кудряша в комиссарской куртке и вовсе в шок повергли. Клим, конечно же, хорошего хочет и театр бескорыстно любит, но только очень уж он тут инфантилен. Его все еще в молодых экспериментаторах числят, а ему тем временем 52 года, оказывается. Как и Някрошюсу.
Или вот Анатолий Праудин, тоже много чего наобещавший, поставил свои "Поющие призраки" по "Поэме без героя" Анны Ахматовой. И лучше бы эти "призраки" не пели, а еще лучше не появлялись бы вовсе. Лишен режиссер слуха к поэтическому слову, начисто лишен. Загадочную, так толком и не понятую ахматовскую поэму превратили в прямолинейное, публицистическое высказывание. В том смысле, что "поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан". Ахматовой надели на голову терновый венец, а тех ее "спутников", кто в 1913-м играл и заигрывался в арлекинаду (Мейерхольд, Кузмин, Глебова-Судейкина), бестрепетно осмеяли. Мандельштам здесь весело распевает, припрыгивая: "Я скажу тебе с последней/ Прямотой:/ Вселишь бредни, шерри-бренди, / Ангел мой". А таинственным "гостем из будущего" явился не кто-нибудь - Бродский. В ватнике, вязаной шапочке и рыжем парике. И как хотите, но это - пошло.
Вывод из всего сказанного в сущности прост, как пряник. Безграничная диктаторская власть не всякому режиссеру достается по праву. Смотришь иной спектакль, и актеров становится жалко до слез. Демократии в театре, конечно, быть не может, тут другие законы, но свободный выбор все-таки может сделать каждый.
