На "Золотую маску" приехал "Дон Жуан" из Петербурга
Пять "Золотых софитов", полученных в прошлом году "Дон Жуаном" Театра имени Комиссаржевской, - не шутка. После того как спектакль пятикратно отмечен высшей театральной наградой Петербурга, даже как-то неловко не отдать ему "Золотую маску". Сразу скажут: опять московские против питерских интригуют. А уж про критика, рискнувшего назвать "Дон Жуан" плохим и возмутительно пошлым спектаклем, и говорить нечего - заранее ясно, что с петербургской точки зрения его репутация теперь безнадежно подмочена.
Плохой спектакль - возможно, слишком сильно сказано. У мольеровского "Дон Жуана", поставленного болгарским режиссером Александром Морфовым, несомненно, есть свои достоинства. Главное из них - умение собрать хорошую кассу. Для этого в дело идут самые грубые, испытанные за многовековую историю театра приемы. Схвати красавицу за сиськи - и гогот в зале обеспечен. Схвати двух красавиц за четыре сиськи - хорошее настроение публики удвоится. В этом смысле "Дон Жуан", мало чем отличаясь от великого множества антрепризных спектаклей, функцию честного отъема бабок у населения выполняет на "отлично". Только при чем тут национальный театральный фестиваль лучших спектаклей России, ума не приложу. Если уж на то пошло, то постановки Марка Захарова, которыми часто пренебрегает "Золотая маска" как раз в силу их кассовости, скроены куда изящнее и умнее, чем грубая поделка господина Морфова.
В случае с "Дон Жуаном" циничная установка режиссера состоит только в одном - сделать так, чтобы хороший актер Александр Баргман (Дон Жуан) в течение одного вечера превратился в "любимца публики". Для этого, как учит нас театральная практика, исполнителю нужно всего ничего: покривляться, используя старые штампы, мужественно пореветь во весь голос и вволю пококетничать с девушками в зале. Раздай барышням свои визитки, пробираясь через партер, - они сразу и растают.
Грех Дон Жуана, как известно, заключался в том, что он был развратен, а разврат есть отрицание любви, сведение ее к чисто механическому акту. В этом смысле спектакль Морфова - разврат чистой воды. В нем масса ярких сценических придумок (Дон Жуан, в конце концов, тоже был яркой личностью), но выполнены они совершенно механически, без всякого участия сердца и без интереса к предмету, которым в данном случае является не безымянная красавица, а великая пьеса. А если режиссер "развратен", то это неизбежно передастся и исполнителю главной роли. Актерский разврат состоит в том, чтобы играть на внешних, наработанных за годы пребывания в профессии приемах.
Никто не спорит: некоторые сцены придуманы режиссером вполне себе ничего. Ну, например, изобретательно решен эпизод в гробнице Командора, где массовка изобразила подобие ренессансной скульптуры. Но хвалить
Морфова за внешнюю эффектность - все равно что восторгаться Дон Жуаном за его технику секса. Пьеса Мольера явно мешала режиссеру продемонстрировать хваленую технику, и поэтому он разбавил текст энным количеством сторонних реплик (все красавицы, всех люблю) и бесконечной сленговой отсебятиной. "Ты реально ссоришь меня с небом", - деланно возмущается Дон Жуан, раскидывая пальцы. Что он небу? Что ему небо?
