"Песнь Песней" Эймунтаса Някрошюса. "Мено Фортас"
Финал театрального фестиваля "Сезон Станиславского" организованного Международным фондом К.С.Станиславского, совпал с его кульминацией. 6 декабря состоялась российская премьера спектакля Эймунтаса Някрошюса "Песнь Песней" поставленного по текстам Ветхого Завета в вильнюсском Театре "Мено Фортас"
Някрошюс явно устал от слова, хотя и без того в его постановках, будь то Шекспир или Чехов, оно не выходило на передовые позиции, отступая перед натиском языка сценического. Но бескупюрный текст шестичасового "Вишневого сада" видимо, стал последней каплей. Спустя несколько месяцев Някрошюс привез в Москву "Времена года Донелайтиса" где короткие вкрапления поэтического слова звучали своеобразным аккомпанементом к эскизно-импровизационному действу. Между словом и зрелищем выстраивались отнюдь не прямые связи. Они существовали в качестве двух параллелей, которым и не нужно было пересекаться.
"Песнь Песней" замыслена и исполнена в тех же приемах. Двухчастные "Времена года" и библейские импровизации с легкостью вписываются в рамки своеобразной трилогии фантазийных видений Мастера. Обитатели архаичного замкнутого мирка, его же и создавшие на наших глазах во "Временах года" ныне осваивают иные смысловые и чувственные территории, еще более архаичные, а значит, по-своему универсальные.
Впрочем, универсальное в сценическом мышлении Някрошюса неотделимо от частного. Его герои не читают Библию, но создают ее заново, одновременно с ней и в нее играя. Библию хуторскую, национальную, но отнюдь не местечковую. Кажется, что и сама "Песнь Песней" возникла не изначально, а в качестве счастливого озарения наложилась на уже готовые этюды.
В этом зрелище сполна проявилось трагическое мироощущение Някрошюса. Светлая, прозрачная, воздушная атмосфера "Времен года" визуально сгустилась, помрачнела, напитавшись мрачновато-мистическим мерцанием. Исконная метафоричность режиссера, которая всегда разгадывалась на чувственно-эмоциональном уровне, на сей раз порой оставалась загадочной, непознанной, перегруженной неясными знаками. От этого подчас рвалась цепочка ассоциаций. И случалось, зрители не выдерживали подобных перегрузок и покидали зал. Някрошюс всегда умел даже лабораторные моменты сделать зрелищным актом, сегодня это умение порой давало сбой.
Но, к счастью, это были всего лишь досадные моменты проявления режиссерской самодостаточности, которые все же не смогли затмить целостности зрелища. Его тема - конечно же, любовь. Высказанная словами библейского царя Соломона, но отданная на откуп простым смертным, чувственно познающим этот мир. Любовь - как запретный плод. В начале спектакля над сценой покачивается райское яблоко, заключенное в рамку (сценография Мариуса Някрошюса). Яблоко, которого всем хочется отведать, даже если у тебя в руках точно такое же. И с хрустом откусывая аппетитные кусочки, человек все же будет тянуться к недоступному.
Любовь - как явление темное, подчас враждебное. Вкусивших запретного плода мужчину (Салвиус Трепулис) и женщину (Алдона Бендорюте) обделенные им будут побивать камнями и жестоко колотить палками, дабы вернуть в стадо непознавших. Любовь - как тяжкое испытание, крест, который нужно добровольно взвалить на себя, чтобы понять: жизнь вне этой категории невозможна.
Някрошюсу важно явить на сцене почти что Адама и Еву, доказать, что все книжные премудрости - ничто перед собственным опытом. Смешные "девушки Иерусалима" больше похожие на хуторянок, заплетя волосы в косу под подбородком и напялив очки, тем самым спародировав "сионских мудрецов" читают с листа "Песнь Песней" сбиваясь и хихикая. В реальности - не до смеха. Хотя будет все - и знакомство, и узнавание, и абсолютно фольклорное "завлекание" - с камешками, летящими в окно сплетенного из паутины домика, с явлением самого комичного паука, спущенного с небес. Хуторяне-язычники Някрошюса способны и сами обернуться то птицей, то конем, а потом вернуть себе человеческое обличье.
Някрошюс ни в коем случае не взваливает на себя непосильное и бессмысленное бремя инсценировки "Песни Песней" но сочиняет новую историю любви, смыкающуюся с библейским абсолютом. Историю вполне земную и одновременно мифологическую. Играемую в условном пространстве, как всегда, не только визуальном, но и звучащем - топот копыт, стук ладоней по дереву и металлу, складывающийся в мелодию, шепот, переходящий в крик, пронзительные вкрапления музыки Миндаугаса Урбайтиса.
В финале этой истории любовь, конечно, побеждает. Но одновременно выводится из круга реальной жизни. Впрочем, в этом вряд ли угадывается ситуация "потерянного рая" Скорее, этот рай влюбленными наконец-то обретен. Рай абсолютного и счастливого одиночества. Где можно попытаться взлететь, при этом по-деревенски тяжело приземлившись, но в наивном "полете" успев обменяться поцелуями. Или бесконечно целовать невидимые следы ног возлюбленной. Или наконец-то уже осмысленно и торжественно еще раз прочитать "Песнь Песней" словно бы тут же и сочиненную. И в этой абсолютной достоверности "первого чтения" всем и каждому знакомых библейских стихов и есть, наверное, главный смысл и оправдание последнего сочинения режиссера.
