Социологические опросы - реалии нашей жизни, устоявшиеся после 19 августа 1991 года, причем так же незаметно, как, к примеру, право ездить за границу без разрешения месткома (может, все же некоторые помнят, как в конце 80-х извинялся и каялся "АиФ", впервые опубликовавший данные опроса, в котором рейтинг Горбачева оказался на удивление низким). Очередная годовщина провала августовского путча - событие, достойное внимания, поэтому посвященный ему опрос провели и ВЦИОМ, и Левада-центр. Как не раз бывало, данные двух самых уважаемых социологических институтов России совпали в пределах статистической погрешности.
Главной сенсацией исследований стало то, что за прошедшие тринадцать лет отношение к тем событиям почти не изменилось. 12-13 процентов готовы на баррикады хоть сейчас. Такая же поддержка и у сторонников ГКЧП. Подавляющее же большинство - под пятьдесят процентов - считают, что всего лишь имела место борьба за власть в высшем руководстве страны.
Последние данные могли бы удивить тех, кто помнит тогдашнюю атмосферу. Могло показаться, будто против затейников из Политбюро выступила вся страна. Такое ощущение - эйфория, присущая любой революции; но все же не стоит путать именно 19 августа, когда в связи с непонятным заболеванием лидера страны его соратники объявили о смене власти, с 22 августа, когда эта невразумительная инициатива окончательно провалилась и власть на глазах всей страны перешла от Горбачева к Ельцину. У любой победы не только сто отцов, но и величайшее множество дальних родственников. К тому же Ельцина, в отличие от Горбачева (и уж тем более, от членов ГКЧП), выбирали, его считали "своим президентом" и радовались, что в итоге победил именно он.
Нельзя забывать, что ГКЧП, казалось, действовал по учебнику: "Как не надо делать перевороты". Согнанная в центр столицы бронетехника бездействовала, а вместо бедной (но все же разнообразной) программы первого канала транслировались балетные номера. Когда же на экранах появились герои события с трясущимися руками и, что гораздо важнее, трясущимися мыслями, народное мнение определилось окончательно: неясно, что нам надо, но ведь не это же! Поэтому развязка хоть на минуту, но стала всеобщим праздником.
А когда недолгий революционный праздник августа прекратился, то эта самая "пятидесятипроцентная" идея свары в верхах начала свой быстрый и победоносный путь. Появлялись расследования разного калибра и формата: и Горбачева никто не держал в плену в Форосе, и Ельцин вроде бы все заранее знал (правда, и допрашиваемые, и амнистированные члены ГКЧП ни разу не подтвердили, что действовали по предварительному сговору с генсеком СССР и президентом России). Детективные версии свою роль сыграли, и все же не нужно было газетных документальных детективов, чтобы сформировать эти самые пятьдесят процентов. Слишком просто все вышло, вроде бы никакой борьбы, сопоставимой с представлениями о могуществе павшего режима, и вот - победа.
Те самые пятьдесят процентов не считают победу "своей" и верят в заговор, потому что сами понимают: всем изменениям, случившимся после трех августовских дней, Россия обязана именно двенадцати процентам своих граждан, т. е. очевидному меньшинству. Это меньшинство было готово идти на баррикады, и часть даже пошла. В численном соотношении для революции этого оказалось достаточно.
Людей на митингах вокруг "Белого дома" в Москве и Ленсовета у нас, как и полагается во время революции, не очень-то заботило, к чему она приведет. Никто тогда не думал о ваучерах, суверенитете, которого можно взять сколько хочешь, или о властных вертикалях. Думали о том, что если не прийти на митинг, то страна опять на многие годы окажется то ли в твердых, то ли в трясущихся руках людей, которых никто не выбирал. О том, как такие люди полвека назад управляли насилием, можно было прочесть в книгах и журналах, выходивших миллионными тиражами, а о том, как они правили ложью совсем недавно - услышать, включив программу новостей. Вот эта опасность и вывела из дома десять-двенадцать процентов россиян, или хотя бы сделала их готовыми к тому, чтобы выйти.
У ГКЧП, скорее всего, и тогда были "социологические сторонники". Но все они оказались последовательными государственниками - сидели дома и ждали, пока государство все сде-лает.
Богослов Андрей Кураев однажды заметил, что одновременного полного перехода народа в новую для него религию не существует. Достаточно, чтобы новую веру назвали своей десять-пятнадцать процентов населения (особенно, если это элита). После чего весь остальной народ тоже становится христианским или исламским.
Социология не врет, но история ее комментирует: двенадцати процентов достаточно , чтобы изменить веру страны. Именно это и случилось в августе 1991 года.
