(Окончание Начало см. "Журналист" N 5, 2004 г)
- ...Я даже представить не мог, что зеков перебрасывают на самолетах, и вот летим на "Яке" над ослепительно снежными, хрустальными Саянами! Красота божественная!.. После прибытия в колонию первое время ходил, оглядываясь. Никто не нападал, в соседних отрядах ничего страшного не происходило. Конечно, зона есть зона. Но беспредел меня не коснулся. Лишь однажды мимо шел тувинский парень и ни с того, ни с сего ударил меня кулаком в лицо. Я погнался, но он куда-то исчез, так и не получив причитающейся ему сдачи.
У нас в отряде было около 40 человек, две трети - тувинцы. И соседи по первым нарам - старики из далекой тайги. Я не знал тувинского, они едва знали русский, но относились друг к другу с почтением. Один из них был шаманом, и я как-то попросил его погадать на камешках. Он отказался. Сделал вид, что не понял. А может, и не понял... На зоне я впервые услышал горловое пение. Иногда оно звучало по радио, но "прибывшие из-за Саян" тут же выключали приемник. А мне было интересно. И поразило, что пение это существует не только как образец древнего фольклора. Здесь, за колючкой, старики и молодые поют хоомей. Так они снимают стресс: не короткой волной фальшивых удовольствий, а длинной волной культуры, не имеющей похмельного последействия. Хоомей - вибрация целебная, тысячелетиями отработанный способ гармонизации психики и обретения радости. И вот сейчас, на фестивале "Устуу-Хурээ - 2003" в Чадане, я еще раз убедился в высоком духовном потенциале пения хоомей. "Радио России" продолжит сотрудничество с тувинскими музыкантами.
- А с чего началась для вас тувинская зона?
- С рытья подземного хода: от офицерской дежурки в ШИЗО(ШИЗО - штрафной изолятор, карцер). Кто-то додумался, что провинившегося удобнее вести в жуткий холодный каземат под землей. И вот при сорокаградусном морозе я имел удовольствие совершать "первое углубление" в Туву (улыбается). В этом глубокий смысл. Об иррациональности лагерных задач читал у Солженицына. Ну, зачем копать зимой этот грунт из смерзшихся камней и песка, когда за день едва можно осилить четверть куба (и это после того, как костровые всю ночь огнем разогревали землю), если летом это можно сделать легко? Впрочем, от сталинского ГУЛАГа было отличие: норм не назначали... Однажды я спустился с ломом в родное подземелье, тупо колол эти камни. И вдруг почувствовал удары в драную мою ушанку и в спину. Оборачиваюсь: сверху несколько зеков с ухмылками забрасывают меня камнями. Кричат: "Сволочь антисоветская! Диссидент!" Я закричал: "Вы - стукачи?! Откуда такие слова знаете? Вас в офицерке накачали?" Они тут же исчезли. Больше такое не повторялось.
- Выкопали туннель?
- Конечно! Я не один копал. После на мороз пришла другая бригада: сделала каркас из досок, залила пол бетоном, установила двери, решетки. Все серьезно, много народа трудилось на "проекте века". Но по готовому ходу пройти не пришлось. Не жалею... Потом нам с молодым тувинцем "доверили" носить горы опилок с пилорамы в огромную яму, круглосуточно тлевшую и отравлявшую гарью округу. Все понимали, что горит ценнейшая древесина. И жгли. После закалки на морозе меня направили "греться" в баню - убирать помывочное помещение. Там стояла печка, у которой можно было вдыхать аромат огня и таежного леса. Оглядевшись, проявил инициативу: предложил обить стены и бетонный пол предбанника деревом. Но мне объяснили: да, древесины у нас много, да, есть мастера, которые за день это помещение могут превратить в прекрасную сауну, какой нет и в Москве. Но вы сюда не на курорт приехали, и мы этого не позволим! А потом было предложение, над которым, прежде чем принять его, я долго думал. Начальство решило направить меня в столовую, сделать хлеборезом. Это место сытное и роскошное: хлеб на зоне - самая твердая валюта. Но я думал о репутации: ведь такое место заслуживают стукачеством... Провел переговоры с уголовными авторитетами: как они к этому отнесутся? И пошел в хлеборезку только тогда, когда понял: зона меня не осуждает. Кстати, просился на лесоповал или в библиотеку. В библиотеке книги валялись в беспорядке, не были классифицированы. Но это мне не доверили. Вот в "Матросской тишине", где я провел полгода под следствием, роскошная библиотека - с каталогами. Каждую неделю в камеры приходили разносчики с новыми предложениями, говорили, какие книги освободились, спрашивали, что хотели бы почитать: философское, русскую классику, английское, польское, французское?
Спустя 18 лет Сергей Маркус прошел по местам "трудовой славы".
Перед встречей с осужденными он заглянул в баню и присел у той самой жарко натопленной печки, что доставляла ему когда-то блаженные минуты тепла. Зашел и в хлеборезку. Столовские встретили душевно. И здесь он посидел над пустой шлейкой (миской). Ему предложили отрезать пайку хлеба, но Сергей отказался: на зоне лишних паек не бывает. Кстати, суточные нормы хлеба остались теми же, они крупно написаны над разделочным столом: работающим - 625 граммов, неработающим - 500, санчасть - 490, ШИЗО - 480. А вот качество хлеба улучшилось, его пекут здесь же, в своей пекарне. Изменился облик жилых помещений: на стенах портреты Далай-ламы XIV, у кого-то над кроватями - православные или буддийские иконки. Каждый может веровать и молиться как хочет. Раз в неделю приходит лама. Для православной службы оборудуют маленькую домовую церковь. Только в библиотеке хуже прежнего: многое утрачено, новых поступлений нет... Маркус не забыл свою неволю. Он участвовал в создании на "Радио России" программы "Облака"(По одноименной песне Галича.) для осужденных и их семей.
- Сергей Владимирович, сейчас выходят специальные всероссийские СМИ для осужденных, а тогда, в середине восьмидесятых, появление радио для зеков было сенсацией?
- Сенсацией... Я ожидал, что в первую же ночь после старта мне устроят "темную". Это ведь понималось как "проявление дружбы с властями". А если ты с ними - то против нас!.. Но меня поняли правильно: я делаю радио с офицерами, но для вас!
Инициировал программу Евгений Владимирович Антуфьев, один из немногих людей в погонах, кто не имитировал деятельность, а вкладывал в работу сердце. Территория колонии была радиофицирована. Во дворах, в жилой зоне, на производстве, в каждой комнате зеки вздрагивали, когда молчащие динамики вдруг начинали гавкать: "Осужденный Монгуш... твою мать... в дежурку!"... И тут вдруг то же радио заговорило человеческим голосом, и сами ребята выступают, и возникает нормальная среда общения... Оборудование, правда, примитивнейшее: вечно что-то заедало, шипело, выходило из строя. Антуфьев из дома магнитофон приносил!
- Магнитофон я привезла для журналистской работы из заграничной турпоездки. Маленький, удобный, такого в Кызыле ни у кого не было. И я боялась, что однажды "на правом берегу" мне его испортят ... Дома храню несколько кассет: беседы с осужденными.
- Да, Антуфьев подолгу беседовал с ребятами, записывал их рассказы. Уговаривал парней выступать на радио. Впрочем, был и встречный, не слишком бурный поток. Подходит ко мне крутой русский уголовник из Красноярска - весь в наколках: "Серега, слушай, я тоже хочу по радио выступать. Мне позарез надо на УДО"(УДО - условно-досрочное освобождение.). Бывают на зоне возрастные кризисы, когда человека мучают вопросы: а на что потрачена жизнь? И смысл радио, где Антуфьев был редактором, а я корреспондентом, зоной вдруг был осознан. Когда я читал, скажем, тексты о законодательстве, о том, как правильно написать жалобу, письмо, кассацию, колония превращалась в большое ухо. А высший пилотаж, когда Евгений Владимирович приглашал на передачу недавно освободившегося человека с воли, с "того берега". Это лучше всяких лозунгов. Вот был здесь зек, а теперь он с того берега, где огни и жизнь...
- "С того берега"... Вы поэтому назвали передачу "Берег"?
- Да. Долго искали название и музыкальную заставку, осознавая романтическое перепутье: колония - на правом берегу Енисея, а на левом - Кызыл, потрясающее видение, каждый вечер вспыхивающее огнями. Не каждая зона стоит на берегу реки, да еще и напротив столицы. Невдалеке от нее возвышалась гора, где на вершине белыми камнями было выложено слово "Ленин". Зек, подняв голову, в любой момент мог видеть эту надпись, и она давила, как символ власти, которая посадила его сюда. Но стоило отвернуться от горы - и видел он волшебство Кызыла, где переливалась жизнь, которой у нас не было: женщины, дети, свобода! Город реально далек от идеала, но там это было неважно. И когда из динамиков лился голос Аллы Пугачевой "Соединяет берега седой паромщик", все думали о переправе. На другой берег. Это была музыкальная заставка программы "Берег". А я в результате получил кличку "Паромщик".
- Хорошая кличка.
- Хорошая. Там я осознал предназначение - соединять людей словом, музыкой, общими смыслами. Своеобразное миротворчество. И сегодня на "Радио России" я пытаюсь следовать именно этому.
- А как вы попали на "Радио России"?
- После освобождения, работал каменщиком, потом белокаменщиком на реставрации подмосковных церквей и усадеб, вернувшись к профессии, полученной после школы. Потом помог старый товарищ Яков Кротов - позвал научным сотрудником музея в Звенигород. Еще пытался делать бизнес в кооперативах - не мое. Мир становился более свободным и многоголосым. Тогдашний главный комсомольский идеолог Москвы Игорь Демин устраивал диспуты, "чтобы лучше узнать немарксистскую молодежь". Я там выступал по вопросам веры. А он участвовал в создании государственного "Радио России" и предложил мне вести программы о вере. Дьякон Андрей Кураев (тогда пресс-секретарь патриархии) организовал встречу с Патриархом, длившуюся полтора часа. И Алексий II подписал бумагу: "Благословляю Сергея Маркуса на создание православной программы, а также передач, информирующих о других религиях, на государственном "Радио России".
Ребята, пришедшие с радио "Юность" спросили:
- Ты за демократию?
- За демократию.
- Будешь о религии рассказывать?
- Буду. Только не люблю цензуру. Дайте мне полную свободу.
- Даем тебе свободу.
Я счастлив, что участвовал в создании нового радио новой страны. Сергей Давыдов, тогдашний директор(Из саратовских комсомольцев перестроечного призыва), ничего не запрещал, но круглыми глазами смотрел на приглашенных персонажей: священнослужители, зеки, философы, деятели культуры - те, кого раньше преследовали, говорили в прямом эфире... Свободные религиозные программы (с колокольным звоном, песнопениями, Библиями - подарками для слушателей) были праздником души. Первая передача вышла 13 декабря 1990 года - на третий день вещания "Радио России". Я вел программу "Верую", одновременно организуя встречи в эфире с католиками, протестантами, мусульманами, буддистами... Радио, в отличие от ТВ, включает мозги, а не глаза. Слушатель занят сотворчеством. Ощущение праздника души возникает до сих пор, когда я выхожу в эфир. Я свободен. Свободен даже в том, что обрел мусульманство...
- Сергей, я не ослышалась? Вы ушли из православия и выбрали мусульманство?
- Понимаете, Надя, это оно выбрало меня. У нас представлены разные религии, и когда из редакции ушел человек, который вел исламскую программу, это пришлось делать мне. Я выступил под псевдонимом Андрей Хасанов. Делал передачу достаточно формально. И вдруг сон. Я в незнакомой мечети встаю с молитвенного коврика... А потом был в Египте и узнал эту мечеть. И сны повторялись. И я, уже немного знавший ислам, чувствовал, что меня туда несет. Потом была книга Вячеслава Полосина, православного священника, перешедшего в ислам. Не книга даже, брошюра. Но она очистила разум и помогла понять мой интуитивный призыв. Я спросил у себя: "Ты выбираешь ислам?" и услышал прозвучавший во мне ответ: "Это ислам выбрал тебя".
- Но как же так? Вы ведь были учеником Александра Меня, вы сидели за православие, вы столько претерпели за него!
- Не за него, а за гордыню собственную. Ислам же - продолжение дела пророков Библии, включая пророка Иисуса. И Коран говорит, что всем народам послано 124000 посланников, то есть не исключает откровений через иные каналы, помимо исторического мусульманства.
- Но ведь и тогда, в 1986 году, когда вы сделали телевизионное заявление на всю страну, вы оставались православным человеком! Что изменилось?
- Изменился я... А тогда... Это был тяжелый шаг. Но если приходишь к новым убеждениям и чувствуешь потребность перемен, надо меняться. Это касается и принятия ислама, и того телевизионного заявления о перемене отношения к государству. Я понимал, что потеряю многих друзей. Памятуя об этом, не подавал заявления на УДО, чтобы не говорили, будто я покупал свободу. Но все равно, когда вышел, услышал о себе много интересного: "Он с ума сошел", "Да его гэбисты наркотиками накачали! Помните, как он выглядел по телевизору?", "Он сам агент КГБ, его давно завербовали", "Ему вторым сроком пригрозили, а у него четверо детей"...
- Я видела то ваше выступление. Какое-то напряжение, скованность, безликий фон, вы за столом в костюме явно с чужого плеча...
- Возможно, это были штатные операторы КГБ. Ночью, полусонного, меня привезли из зоны в какой-то зал в Кызыле, одели в чей-то костюм, сделали несколько дублей, велев читать строго по написанному мною и заранее проверенному тексту. Я предлагал: давайте буду говорить своим языком, в робе, чтоб была видна и надпись на груди - "восьмой отряд". Пусть будут кадры из зоны, я процитирую Библию... Не разрешили: вот еще, будем на ЦТ показывать, как ты с Библией по зоне гуляешь... У них так не принято... Мой текст сократили при трансляции на СССР, а полный, как объяснили, дали при показе за границу. Им важно было внешнеполитические цели отыграть. В общем, эти жили в брежневском режиме. После выступления меня спросили: "Почему не пишешь прошения о помиловании"? А зачем? Оставалось восемь месяцев до конца срока. Я не знал, что меня ждет впереди. На этапе учили: помилование проси, только если к вышке приговорили или на 15 лет посадили. Помилование дается раз в жизни. Вышел я на свободу за несколько месяцев до окончания срока, и никто не может сказать, что меня купили. Заявление я делал не для этого...
- А может, стоило досидеть?
- Понимаете, я хотел измениться здесь, сейчас, а не тогда, когда выйду. Хотел показать, что я поверил Горбачеву и готов сотрудничать с властью. Много позже, в 1992 году, я побывал в Англии, в том центре на окраине Оксфорда, откуда Запад следил за соблюдением религиозных свобод в СССР. Познакомился и с англиканским священником Майклом Бурдо, составлявшим списки узников совести, которые потом во время любых переговоров западные лидеры выкладывали на стол советским генсекам. Я не хотел больше быть в этих списках...
- Но почему? Вас ведь Горбачев не просил помогать ему! Или кто-то просил?
- Это была моя инициатива. В библиотеке среди нескольких философских книг был том "Перспективы человека" профессора Ивана Тимофеевича Фролова, возглавлявшего Институт философии. Там шла речь о необходимости диалога с христианством и другими религиями. Для марксизма это был радикальный поворот. Но одно дело - ученый, а другое - руководитель страны, который говорит чуть ли ни фразами из этой книги. Если с этими людьми можно вести диалог, почему я должен оставаться в матрице религиозного диссидентства? Если государство модернизируется, я должен в этом участвовать и найти новую роль для верующего человека. Противостояние не может быть самоцелью, а государственность имеет религиозно-космический смысл, задача духовного человека - помогать в реализации этого смысла, даже если реальность далека от него.
27 апреля 1986 года. Помню, как переходил Енисей - с правого берега на левый - через мост и как чудовищно устали мышцы. Отвык! В первые дни после освобождения давит неожиданно огромная нагрузка на ноги и на психику, связанная с передвижением в пространстве. Страшно тяжелыми стали казаться великолепные, недавно выданные кирзовые сапоги. Сначала на зоне тебе дают всякое старье, а на третий год мне уже новые сапоги выдали. Жалею, что оставил их в Кызыле, а не привез в Москву - на память. Зато берегу деревянную ложечку в виде ладьи, вырезанную и подаренную на день рождения зеком-белорусом. Храню и две бирочки с надписью "восьмой отряд" и моей фамилией. Реликвия...
И благодарен Всевышнему за этот трудный жизненный опыт в Туве.
