Судьба послала Лиде Козловой испытание, чтобы потом подарить ей любовь
Сидя на последней парте, Лида Козлова урока не слушала. Вместо этого она открывала учебник с конца, где цвели репродукции картин; глядела на чумазую, как с пепелища, "Дочь советской Киргизии" художника Чуйкова; брала ручку и на соседней картине "Вратарь" пририсовывала всем ее футбольным героям по папироске.
Внешности Лида была неоднозначной. Самой ей казалось, что она не только некрасивая, но даже и ни капельки не симпатичная. Быть подлинной красавицей, как представлялось Лиде, ей мешали торчащие уши и сильно вьющиеся темные волосы. Не видела она, что лицо ее, щедро вылепленное из всего большого и по форме неправильного, составляло в целом картину весьма приятную. Замечали это многие.
"Иди сюда"
По утрам, когда шла Лида в школу, нет-нет да останавливалась рядом с ней машина. Водитель предлагал Лиду Козлову, ученицу не слишком старших классов, "куда-нибудь подвезти". Лида гордой не была, но ехать отказывалась. Боялась и искренне не понимала, почему рядом с другими девочками машины не тормозят. Так, может, и маялась бы Лида догадками, если бы не услышала на своем посудомойном дежурстве в школьной столовой, как учительница химии, ставя грязный стакан на грязную тарелку в приемное окно, советовалась с русистом: "У этой Козловой из шестого в лице есть эдакое "иди сюда". Не заметили? Сидит на уроках вся такая, понимаете, не девочка, а смесь серной кислоты с розовым маслом. Очень уж она какая-то, не знаю даже, как выразиться..." Пока химичка подбирала слова, Лида за стенкой отскочила от раковины к зеркалу, дыхнула в него, вытерла рукавом и вгляделась. Ничего особенного Козлова там почему-то не увидела и весь оставшийся день провела в размышлениях, как бы лицом своим научиться делать "иди отсюда", запомнить, отрепетировать и учителей больше не нервировать.
Желание это было объяснимо. Лида совсем не хотела доставлять кому-то огорчения любого свойства и характера. Правда, Лида помнила, как говорили по телевизору, что любить надо только себя и никого вокруг не замечать. Помнить-то помнила, но сказанному не верила и даже если бы захотела она так, то не вышло бы у нее ничего: не научили Козлову любить себя и ценить себя тоже не научили.
Предательство
Лиде было одиннадцать, когда отец привел ее за руку в интернат, велел пока сидеть на скамейке, рядом поставил на асфальт толстый зеленый походный рюкзак и куда-то ушел. Двор интерната был пуст, на клумбах зацветали нарциссы, вход в двери третьего корпуса преграждала огромных размеров лужа.
Отец вернулся быстро, одной рукой поднял рюкзак, другой Лиду, перемахнул все через лужу, внес в третий корпус и сказал: "Это, дочка, ненадолго. Всего на одну четверть. А потом лето, дочка! Каникулы! Поедем куда-нибудь. А, дочка?" "А мама поедет?", - спросила Лида. Отец нахмурился: "Ты же знаешь, дочка, мама далеко". Лида знала. "Ты, дочка, давай, не скучай и не плачь. Пионер никогда не плачет!" Лиду отвели на второй этаж, показали кровать, шкаф, досыпающих тихий час соседок. Развязали тугой узел на рюкзаке. Воспитательница отвернулась.
Первое, что досталось из него, было по сезону не нужной оранжевой с капюшоном и надписью "Козлова Л." по подкладке осенней курткой, которую Лида проносила потом почти до конца восьмого класса, и все это время к воспитаннице интерната Козловой никто не приезжал, посылок не слал, писем не писал, на выходные не забирал. Тоска.
Летом Лиду отправляли в лагерь. Сбегая с уборки территории, перелезала она через сетку ограждения, гуляла по округе, по всегда пустым дачным улицам. Подтягивалась, упираясь сандалиями, на чужих заборах, оценивала хозяйство и иногда даже видела людей во дворе, которые жарили шашлыки, выбивали ковры, а завидев ее, кидали: "Тебе чего, девочка?"
Легендарная личность
Позже в интернате стали считать, что Козловой неслыханно повезло. Промеж девчонок о ней даже легенды пошли. Истории, в основном различные, к финалу приобретали схожесть. "Жила Лидка, потом за ней мать вернулась, к себе забрала. Мать у Лидки в командировке была и не могла за ней раньше приехать. А тут приехала. Но Лидка идти отказалась, потому что у нее уже был парень - у него дом свой в Соснах - с иностранной машиной, который в нее влюбился, когда она из школы шла". На этом месте шло дополнение, в котором прояснялось, что этой дорогой из интерната в школу и обратно теперь ходят все девчонки, только больше ни в кого не влюбляются. "Парень этот, прикинь, купил ей взрослую синюю школьную форму, потому что Лидка в коричневое платье влезала с треском. А воспиталка не разрешила Лидке форму синюю носить". Пауза. "Тогда Лидка в школу пришла в расстегнутом платье, потому что уже застегивать его совсем не могла, а другого не было". Дальше следовал резаный сюжет. Одни пересказывали, что Лида не помещалась в платье, потому что была крепко-накрепко беременной. Другие замечали, что у Козловой просто грудь была большая. Несмотря на расхождение в деталях, кончались легенды стройно: "Парень Лидку к себе жить взял. Мать ее хотела в милицию на него написать, но не написала, ведь Лидкин отец тут из тюрьмы вернулся и сказал ей, что, если напишет, он ее убьет".
Скандал
Из всего сказанного, в принципе, чистой правдой было все, кроме Лидиной беременности. (Хотя кто поручится?) Парень на машине был. Андрей. Мать была - как на грех, с каких-то стажировок вернулась. Возмущалась по вышеназванному факту сожительства. Отец, лишенный давно родительских прав, объяснял, как мог, бывшей жене, что она конкретно не права и счастье дочери с хорошим и, что немаловажно, обеспеченным человеком хочет порушить зазря. "Он же ее растлит!" - орала она на бывшего мужа. "Поздно. Ее уже ты растлила", - отвечал мужчина. Мадам Козлова не сдавалась, спорила, всхлипывала, поправляя двумя пальцами очки в тонкой золотой оправе. Отцу становилось противно, он хлопал дверью и уезжал к себе.
Сама же Лида хотела одного: чтобы прошлое ее вы кипело до капли из кастрюли воспоминаний. Тогда, без прошлого, как ей мечталось, ее можно будет даже полноценно полюбить.
Про свою интернатскую легендарность Лида не догадывалась, не видела в своей жизни чего-то сверхъестественного. Ведь не сказать, что какое-то неприлично масштабное счастье досталось Козловой по лотерее судьбы.
Андрей выпал ей пусть неожиданно, но вполне прогнозируемо. Был он первым, к кому Лида, сдавшись под натиском комплиментов, села таки в машину. Села и не пожалела об этом никогда ни минуточки. Приятный, вежливый, старше Лиды на восемь лет, он в январе кормил ее персиками, дарил ей белые розы на длинных стеблях и вел себя очень прилично - нагло не приставал.
Когда случилось все, что обычно происходит между двумя влюбленными, Андрей ее не бросил, как пророчили подружки, напротив, поселил у себя, купил собаку, опекал, заставил поступить в институт. И главное, ничего не боялся: ни угроз Лидиной матери, ни общественного мнения.
Цена отношений
Учебное заведение, где обзаводилась профессией Лида, называлось Институтом культуры и искусств. Как считал Андрей, выбор этот был очень подходящим для будущего. Пять лет, как и положено, с умеренным успехом постигала Лида на социально-культурном факультете науку постановки массовых мероприятий, а Андрюша ее осваивал новые возможности какого-то с трудным называнием бизнеса. Когда получала диплом, Андрея, правда, уже рядом не было и жила Лида с матерью
(плохо жила, но мирно), работы не находилось, перспектив не открывалось. Зачем училась, думала Лида и как сейчас слышала бодрый оптимизм Андрея:
- Почему плохо учишься? Почему тройки одни? Люди в твои годы уже собственными заводами владеют, пока ты трояки в зачетке носишь.
- В девятнадцать лет? - не верила Лида.
- Конечно, - убеждал Андрей, завязывая галстук.Очень противно он это делал. В уже надетых, но еще расстегнутых брюках по-утиному тянул губы к носу, запрокидывал голову.
"Хорошо тебе, - злилась про себя Лида. - Тебе двадцать семь и ты уже директор. Всеми командуешь, всеми руководишь, а, может, я не хочу так?" Спустя час Лида мысленно за свое недовольство просила у Андрея прощения. Обязана была она ему и очень хорошо помнила об этом. В дом-то к нему пришла с одним пакетом, ничего у нее не было, даже майки лишней. Он все купил, в меру, без излишков. Сапоги, пальто, две юбки... Куртку оранжевую наконец выбросили... Научил, с какой прической лучше ходить и какой вилкой что кушать. Такая вот значилась за ним образовательно-воспитательная миссия.
Промахи были, позорилась Лида часто: то не могла в гостях отличить пепельницу от икорницы, то барашка фрикасе от телятины суфле. Но давалось ей, в общем, все легко, и новость про то, что, мол, "хорошая ты девка, Лидуха Козлова, но пора тебе собираться и дом мой покидать", восприняла Лида пусть и без радости, но с безмятежным согласием. Не любила ведь.
Распрощались, как союзники после выигранной войны, с грустью, но без желания встретиться вновь.
Андрей знал, что деваться Лиде некуда, но молчал, не вносил предложений. Ловил ложкой лапшу из куриного супа и смотрел за сборами. Отправив тарелку в мойку, вынул из кошелька двести американских долларов и протянул Лиде. Подумав, достал еще сто. Лимит добрых дел по отношению к ней, видимо, исчерпался.Фиолетовая свинья
Но Лида не тужила, прикинула: отец располагал только квадратными метрами своей сожительницы, нельзя туда было. Оставалась мать. Впервые за больше чем десять последних лет поехала Лида к матери. Помирились кое-как.
Вроде бы и семью нашла, но совсем безрадостно было Лиде в новом доме. Лида уже толком не помнила, но, скорее всего, тогда она с осознанной ответственностью захотела собственной семьи, крепкой и настоящей. Благо, что и работа у Лиды появилась, семейный тыл прикрыть, если что вдруг. На работе Козлову ценили, правда, никаких массовых мероприятий организовывать не доверяли, но Лида и не стремилась, выполняя по переменно обязанности то одного специалиста, то другого. Мелкими перебежками набиралась Лида праздничного опыта, живя среди лент, воздушных шаров, цветов, салютов и с постоянным ощущением грядущего веселья.
Романы у Лиды, конечно, случались, но были куцыми, словно эпиграфы, и кончались романы где-то в начале первых глав, короткое повествование которых раз от разу существенно не менялось. После каждого такого маленького разочарования отвлекалась она работой. С радостью бросалась к складу на отбор праздничных костюмов в человеческий рост - зайцев, белок, медведей и просто смешных человечков. Сама примеряла на себя ватные и поролоновые чехлы, особо любила костюм свинки, не розовый, а почему-то фиолетовый. Кладовщики над Лидой смеялись: "Ты, Козлова, редкостно удачная свинья". Фиолетовый Лиду и вправду очень украшал, но в костюме она шагу ступить не могла, навык требовался. Стал для Лиды фиолетовый особенным цветом, именно в фиолетовом костюме Козлова встретила ЕГО.
"С любовью Лиде"
Был он известным поэтом-песенником.Гость для массового праздника выходил из него малоподходящий, в основном потому, что сам он не пел под фонограмму, не танцевал под баян, не снимался в главных ролях в кинофильмах. Зато умел красиво и остроумно говорить. Из обывателей поэта в лицо мало кто знал, но на концерте для ветеранов Великой Отечественной войны это было не обязательным. Лида тоже пришла, нарядилась. Сидела с обратной стороны сцены, вся в фиолетовом, на коробке из-под аппаратуры и слушала. Поэт говорил мало, но образно.
После праздничного банкета поэт подарил Лиде свой последний стихотворный сборник. Раньше Козлова никогда таких подарков не получала, но знала, что положено автограф просить. Поэт стихами писать не стал, стройными буквами вывел: "С любовью Лиде Козловой". И Лида удивилась, откуда он знает ее фамилию, но про любовь не подумала, решив, что так пишут всегда.
Вообще-то Лида книг почти не читала, не понимала ничего ни в прозе, ни в поэзии, только в сценариях праздничных что-то соображала. Нет, что-то она все же читала, про Анжелику и трех мушкетеров, про собаку Динго, про Евгения Онегина. Но больше всего любила Лида тонкую детскую книжечку "Козетта", стащенную из школьной библиотеки. Любовь эта, понятно, была не из созвучия названия с родной фамилией. Мать Лиде удивлялась, сама ведь ученая была, всю жизнь творчеством Льва Толстого занималась. Лида от матери книжку прятала, как в интернате, под матрас.
С книгой поэта по эмоциям оказалось почти точно так же, только написано было стихами. Сердце щемило, слезы лились, и Лида Козлова, как увлекаются по переписке, влюбилась в автора по книжке.
Читая, хотелось ей прижать книгу к груди, надеть на ноги старые резиновые сапоги, накинуть короткий плащ на халат и нестись под дождем к поэту. Стучаться в его дверь. Ждать, когда откроет, и лежать потом долго собакой в его ногах, прямо так, в чем была, с мокрыми волосами, говорить спасибо и еще, может быть, целовать его.
Все это представлялось так ясно, что Лида и впрямь бы бросилась через три кольца дорог, задыхающаяся от всего того, что раньше с ней не случалось. Лида бежала и бежала бы, ветки били бы в лицо, трава мокрая хлестала бы по ногам в коротких сапогах яркого сиреневого цвета. Без устали бежала бы, без печали, но... адреса она не знала. Если призадуматься, то и сапоги у Лиды имели дыру на подошве, и дождь на улице занимался сильный, а простужаться ей совсем было нельзя - легкие слабые.
Первое свидание
Поэт сам позвонил Лиде на работу, пригласил на концерт. Пришел в синей клетчатой рубашке, с толстым портфелем и без цветов, на отсутствие которых Лида не обиделась. С поэтом постоянно кто-то здоровался, жал ему руку, обнимал. Лида стояла рядом, и ее поэт представлял кратко: "Моя воспитанница". Лида на такое определение вежливо кивала.
Концерт был неинтересный. Лида с поэтом имели соседние места, а поговорить толком не могли, неудобно как-то. "И чего он меня сюда привел?" - соображала Лида.
Про книгу поэт спрашивал Лиду мало, то ли решил, что критик из нее слабый, то ли не показались ему ее женские впечатления. Достал из портфеля блокнот на пружине и стал что-то писать. Лида не поинтересовалась, предполагая, что у них, поэтов, такое бывает. Но поэт вырвал листочек и Лиде сунул. На листке был написан .вопрос. Лида тоже достала ручку, ответила. Он спросил еще.
Диалог перекинулся уже на следующий лист, но тут же застрял. Причиной был не антракт, а последняя реплика поэта, оформленная в стихах. Что-то Лиде подсказывало, что отвечать надо тоже стихами, которых, ясное дело, она никогда не придумывала, если не считать переделанных на похабные детских песен. Но как хотелось соответствовать! Лида перекинула волосы с одного плеча на другое, подперла щеку рукой, вздохнула и на четверостишие:
"Переписка, как ириска, Растворяется во мне... Я сейчас бы выпил виски, Так как "истина в вине..." - ответила с заметным промедлением, но в рифму: "Я б тебя поцеловала, Может, даже обняла, Если б дал ты мне ириску, Я бы век тебя ждала". Конфетно-алкогольная тема могла культивироваться еще долго, если бы Лида не прочла строчки, в которых поэт вспоминал какую-то девочку "с нежным взором" и еще с чем-то не совсем приличным. От такой неожиданной откровенности Козлова растерялась и сочинить уже ничего могла. Расстроилась от такой непорядочной прямоты и от мысли, что совсем ее, Лиды Козловой, чувства поэтом в расчет не берутся.
Разлука
Зато к сведению принимались желания поэта, и он, поразмышляв над чем-то, спустя два дня решил проверить на деле правдивость Лидиных стихотворных намерений про поцеловать и обнять. Приехал с гостинцами и опять без цветов. Лида знала, чем такие "гости" кончаются, переживала. Поэт сидел напротив, ужинал за ее столом, совсем по-домашнему макал лаваш в овощной салат. Лида смотрела на поэта и понимала, что чем-то он напоминает ей детство, ту его часть, в котором жива была надежда. Лида закрыла глаза и уже точно знала, что не скинет руку поэта со своего плеча и жизнь поэта со счетов своей жизни. Будет ждать, сколько надо, этого мужчину, дорогого для ее сердца ровно настолько, во сколько оценивалась самая древняя валюта мира - любовь. Но ничего такого не потребовалось.
Поэт не спешил, засиделся до ночи. Уехал и обещал позвонить. Не позвонил. На двадцатые сутки ожидания Лида Козлова впервые пожалела, что выбросила оранжевую куртку. Очень надо было ее оставить жить, эдаким тряпочным памятником жизненному обману. Козлова вспомнила, как свисал из мусорного бака выцветший курточный рукав. Два дня торчал, будто махал: "Возьми меня обратно, не бросай", - а за мусором все не ехали. Лида даже подходила к помойке, заглядывала в бак, хотела перекинуть рукав обратно, как бы сказав, "уйди отсюда", но не могла, рука не поднималась коснуться прежней жизни. Теперь вот не вернешь ничего...
За последнюю неделю не начитанная Козлова сообразила, что лучше всего рифмуются и, более того, подходят друг другу слова "боль" и "алкоголь", особенно в сочетании "Алкоголь снимает боль". Свесив ноги в носках с табуретки, Лида весь вечер болтала попеременно то правой, толевой; раскачивалась, держась за острые края; напевала и много плакала. Не от вина - от беспомощности.
Свадьба
Поэт приехал через месяц. Молча за руку вывел Лиду во двор ее работы и раскрыл 6агажник машины. Козлова не знала, что делать, и только заглянула внутрь. В багажнике лежали чемоданы, Лидины нажитые за все время чемоданы - один большой, другой маленький...
За тысячи дней до этого выпускник филологического факультета был направлен по распределению в обычную среднюю школу. Контингент школы был разный, но в основном неблагополучный, интернатский. Безрадостной и скучной была его работа, если бы не девочка из шестого "А". Очень хорошая девочка, а главное, необычная какая-то, особенная. Первое свое стихотворение он написал о ней. Второе - тоже. Из третьего стихотворения получилась песня. На всю страну песню исполнил друг отца, известный певец. Песня стала хитом того времени. Поэт ушел из школы и стал поэтом-песенником. Женился. Родил сына. Развелся.
О девочке из шестого "А" он перестал думать через полгода новой, внешкольной жизни. А когда увидел ее уже взрослой, вспомнил в одночасье. Лида Козлова изменилась, но необычной не перестала быть. Первый раз в жизни поэт растерялся. Выходило, что от свалившегося счастья. И долго думал, как быть.
Лида Козлова выходила замуж при малом скоплении народа и с большим живо том. На свадьбу пришла и мать, вазу подарила. Лида зла на мать не держала, а в истории собственного худого детства видела одно сплошное благословение на счастливую взрослую жизнь.
***
Промахи были, позорилась Лида часто: то не могла в гостях отличить пепельницу от икорницы, то барашка фрикасе от телятины суфле.
