Президент Академии российского телевидения отметил свой юбилей
Первого апреля Первый канал показал фильм о первом. Он -- лицо канала. А лицу этому -- семьдесят лет. По такому случаю и кино. Снятое лицом другого канала. Фильм "Ведущий" сделал Парфенов, что само по себе знаково.
"Черчилль -- один из любимых моих героев"
-- Как вам работалось с Леонидом Геннадьевичем?
-- Очень комфортно. Он абсолютный профессионал, вопросы задает со знанием дела. А вот каким будет закадровый текст -- загадка. (Беседа состоялась накануне юбилея. -- Авт.)
-- Так и протерзаетесь до премьеры?
-- С самого начала сказал: это ваш фильм, ни во что вмешиваться не стану и знать ничего не желаю. Но, полагаю, будет не хуже, чем у американцев, однажды показавших меня в облике супершпиона... Поглядим, что Парфенов сотворит. В конце концов, остается возможность списать все на первоапрельскую хохму. Удачную или нет -- в зависимости от результата. Хотя выскажу надежду, близкую к уверенности, что у Леонида Парфенова с юмором все в порядке...
-- Предъюбилейные интервью всегда немного похожи на игру в поддавки. У человека праздник, ему надо сделать приятное...
-- Когда много лет, это уже не праздник, а печальное событие. Убилей! К тому же с детства ужасно не люблю поддавки. Поэтому давайте без игр.
-- Да вы консерватор...
-- В черчиллевском смысле. Английский премьер говорил: если вы не были романтиком в двадцать лет -- у вас нет сердца, если не стали консерватором к сорока годам, значит, нет мозгов.
-- Спорить с сэром Уинстоном и примкнувшим к нему Владимиром Владимировичем трудно...
-- Это один из моих любимых героев, человек блистательного ума, его формулировки бесподобны, вряд ли кто-то может с ним сравниться. Черчилль, кстати, ел овсянку. И курил сигары. Как и я. Кроме того, любил коньяк и был бонвиваном. Как и я. Но в политике он не играл в слова. Ему важно было донести до людей суть. И для меня главной является информация.
-- А вы сермяжны? С сигарой и бокалом коньяка?
-- Да, у меня такие привычки. Они из моего детства. Конечно, тогда я не курил сигар, но вино пил. Во французских семьях принято наливать маленьким детям вино с водой. Ничего предосудительного в этом нет. Тебе с рождения объясняют, что с чем едят, учат держать себя за обедом. Если хочешь выйти из-за стола, спроси разрешения. Это и есть воспитание... Конечно, мои привычки не свойственны российскому человеку, даже вполне состоятельному. Наши богачи живут, как, по их мнению, должны жить люди такого ранга в других странах. Поначалу это вызывало на Западе гомерический хохот и неприязнь.
-- У вас за спиной, Владимир Владимирович, на стене кабинета висит календарь, в котором обозначены маршруты ваших последних поездок -- Берлин, Париж, Нью-Йорк. Это, надо полагать, все ради "Ведущего"?
-- Ну да. В моей жизни было несколько ключевых эпизодов, и создатели фильма захотели, чтобы рассказ о них снимался именно там, где все и происходило. Должен сказать, кое-что стало неожиданным даже для меня. К примеру, в моем свидетельстве о рождении указано не только место появления на свет -- Париж, но и точный адрес жительства родителей. Съемочная группа договорилась, чтобы нас пустили в этот дом. Мы зашли в нашу квартиру, а потом консьерж предложил подняться на террасу, дескать, откуда открывается замечательный вид на город. Особого желания тащиться наверх я не выразил: эка невидаль -- крыши Парижа. Но Парфенов сказал: а почему бы и не сходить? Консьерж предупредил: понадобится согласие хозяйки дома, живущей на верхнем этаже. Дама не возражала, и мы прошествовали в ее трехэтажные апартаменты... Когда дошли до большой светлой комнаты, мадам сообщила: раньше здесь размещался родильный зал. Я переспросил. Она подтвердила... Как вам описать мое состояние? Наверное, самое близкое слово -- шок. Спустя семьдесят лет я в буквальном смысле оказался на месте рождения!
-- Не понимаю: роддом под одной крышей с квартирами? Как это может быть?
-- Верхние этажи занимала клиника, а ниже находилось жилье... Узнал я и панораму из окон, вспомнил, как пятилетним мальчишкой смотрел на здание военно-воздушного министерства Франции. Поразительное ощущение, время будто телескопировалось. Дежа вю! Еще мы навестили мою тетю Викторию Александровну, которой сейчас 93 года. Она ужасно смешная! О французском правительстве говорит: "Если они сделали так, что мы живем до ста лет, пусть позаботятся и о том, чтобы нам было интересно". Кстати, образ тетушки остался в русской литературе. Наша семья дружила с Чуковскими, и когда Корней Иванович писал знаменитую сказку в стихах "Крокодил", он назвал крокодилиных детей Кокошей, Лелешей и Тотошей. Кокоша -- сын Корнея Ивановича Николай, а Тотоша и Лелеша -- сестры моего отца. Лелеша -- Елена Александровна -- долго работала в венском театре, но четыре года тому умерла в возрасте 93 лет во Флоренции, а Тотоша -- это Виктория Александровна.
-- Наследственность у вас хорошая, Владимир Владимирович.
-- Со стороны тетушек -- да, а вот папа рано ушел, в 66 лет. Так что в свои семьдесят я его уже пережил, хотя, во-первых, пока не чувствую возраста, во-вторых, никогда не загадывал, понимая: сколько будет, все мое...
"В последние годы иными глазами взглянул на Америку"
-- Сегодня книжки не сочиняет только ленивый. А у вас юбилей, казалось бы, сам Бог велел...
-- Прежде чем браться за новое, надо сперва расквитаться со старыми долгами. Считаю себя обязанным перевести и выпустить на русском изданную тринадцать лет назад в Нью-Йорке мою первую книгу. Вот она, на рабочем столе. Видите?
-- И не только ее. Обратил внимание на вырезку из "New York Times", висящую на стене: "Прощание с иллюзиями" Владимира Познера -- в числе общеамериканских бестселлеров...
-- Да, двенадцать недель в списке! Горжусь, не скрою. Очень хороший показатель для дебютной книги иностранца, писавшего не о насилии, не о сексе и даже не о любви. Успех "Прощания" стал полной неожиданностью для меня. Впрочем, для моего издателя тоже.
-- Адаптируете "Прощание" к дню сегодняшнему?
-- Ничего не меняю, ни слова. Как было написано в 1991 году, так и оставлю. Лишь предисловие добавлю. Закончу с "Прощанием", тогда, возможно, сяду за вторую книжку. Уже сразу на русском. Под названием "Сноски".
-- Снесете туда все иллюзии, которые накопились за последние тринадцать лет?
-- Можно и так сказать, хотя есть заблуждения, растянувшиеся на десятилетия. К примеру, в последние годы иными глазами взглянул на Америку. Я ведь оттуда уехал пятнадцатилетним пацаном и долго воспринимал Штаты опосредованно, не напрямую. Естественно, воображение рисовало все в более выгодном свете, чем было в жизни. В 90-е я шесть лет проработал на американском телевидении и по-другому увидел США. Представление изменилось радикально.
-- А ведь однажды вы едва не бежали в Америку, но этому воспротивился отец...
-- История сорокалетней давности! 1957 год, фестиваль молодежи и студентов в Москве. Две недели общался с американцами, приехавшими в СССР, и вдруг почувствовал: с ними мне гораздо проще, лучше их понимаю, страшно скучаю по Штатам, это родное, мой дом там, за океаном. И решил ехать.
-- А правда, что вас не брали в МГУ из-за еврейской фамилии?
-- На вступительных экзаменах набрал двадцать четыре балла из 25, получив четверку по физике, но принят не был. Объяснили: мол, зачислены только сдавшие на одни пятерки... Совершенно разбитый шел по коридору университета, когда меня догнала незнакомая женщина и шепнула: "Дело не в оценках. У вас биография неподходящая. Да и фамилия..." Вернулся в гостиницу "Метрополь", где мы жили тогда, и сказал отцу: "Куда ты меня привез? В Америке меня били по морде, когда защищал права негров, но тут еще большие националисты!" Папа пошел стучать кулаком по разным инстанциям, и в итоге в МГУ меня взяли. Правда, в октябре, через полтора месяца после начала занятий. А до этого тоже пытались забрить в армию. Прекрасно помню майора по фамилии Рысь: он вызвал меня, критически осмотрел с разных сторон, полистал личное дело и строго сказал: "Оформляем вас в разведшколу, Владимир Владимирович!" Я так и сел: "Куда?! Значит, для МГУ моя биография плоха, а для шпионов хороша?" Майор ответил: "Вы не понимаете, у нас разные организации..."
-- Это единственный раз, когда вас вербовали?
-- КГБ долго вел со мной работу... Началось все в 1955 году, когда отца назначили представителем "Совэкспортфильма" в Германии, и он вместе с мамой и моим младшим братом уехал в Берлин, оставив меня в Москве. Как-то позвонили и предложили встретиться. Якобы передать посылку от родителей. В гостиничном номере поджидали двое. Один тут же продемонстрировал ксиву с щитом и мечом на обложке и приказал: "Расскажите автобиографию". А я, когда пугаюсь, становлюсь жутко наглым, видимо, такая у организма защитная реакция. Ответил в том духе, мол, вам ли не знать всего обо мне? И действительно: знали немало, включая интимные моменты...
-- Типа?
-- Типа деталей моего романа. Меня пасли, отслеживали все шаги, это очевидно... Закончился разговор предложением о сотрудничестве, дескать, у вас связи, знакомства, будете информировать о настроениях, темах разговоров. Я отказался. С меня попытались взять бумажку о неразглашении. Сказал, что и подписывать ничего не стану... На том расстались, но один из этой пары, представившийся Николаем Антоновичем, на протяжении последующих лет периодически виделся со мной, пробовал расспрашивать о том, о сем. Собственные взгляды я излагал охотно, даже в письменной форме, но никаких фамилий никогда не называл. Потом, году в 60-м, мы встретились на явочной квартире в доме напротив здания Генпрокуратуры, что на Большой Дмитровке...
"Меня 30 лет не выпускали в Америку"
-- Вот вы уже сдаете явки, адреса, пароли...
-- Последнего не было, кодовыми словами не пользовались... В общем, меня спросили, не хочу ли съездить в отпуск в Варну. Я честно признался, что не знаю, где это.
-- Да-а-а, явно вы не в тех краях росли, Владимир Владимирович...
-- Мне рассказали о курортах братской Болгарии, и я, конечно, согласился. Но гэбэшники уточнили: ехать придется не под своим именем, а по документам швейцарского гражданина, для чего потребуется пройти спецобучение. Это показалось мне полным бредом. Спросил: "Хотите моего провала?" Словом, мое знакомство с достопримечательностями Варны не состоялось. На этот раз с товарищами из органов я простился без всякого тепла. Мне пообещали, что очень скоро пожалею о своем поведении.
-- Так и случилось?-- Во всяком случае, я стал невыездным.
-- Надолго?
-- В Америку не выпускали 30 лет. Достаточный срок? Впервые за рубеж я попал в 1977 году. В Венгрию. Тогдашний руководитель Гостелерадио Лапин был классическим антисемитом, но тем не менее поручился за меня и отправил на международный телефестиваль на озеро Балатон. Делать мне там было абсолютно нечего, и я отпросился в Будапешт. Не понимая ни слова по-венгерски, ходил по городу, как потерянный, и вдруг увидел киноафишу с надписью на английском: "One Flew Over the Cuckoo's Nest". Дословно -- "Один перелетел через гнездо кукушки". В главной роли -- Джек Николсон. Понятия не имел, кто это, -- в СССР современные американские фильмы не показывали, но, конечно, не мог упустить шанс посмотреть настоящую голливудскую киношку! Вошел в зал одним человеком, а вышел другим. Нет смысла пересказывать сюжет, этот фильм -- классика, каждый находит в нем свое, но для меня ключевой стала фраза, сказанная Макмерфи: "Черт возьми, я хотя бы попробовал!" Всегда старался жить так же: пусть даже не получится, рискну, попытаюсь! Важно не врать себе, имея право сказать: я не испугался, не смалодушничал, сделал все, что мог. Да, времена не выбирают, в них живут и умирают, но весь вопрос в том, как ты жил.
-- И не возникало ощущения, будто вас по ошибке занесло не в ту эпоху, Владимир Владимирович?
-- Скажу так: имей я право выбора, предпочел бы иное время и страну.
-- Например?
-- Почему-то кажется, мне хорошо жилось бы в годы американской борьбы за независимость. Где-нибудь рядом с Джефферсоном, Адамсом и другими людьми, которых бесконечно уважаю... Еще могу представить себя в роли мушкетера, защищающего Францию семнадцатого века.
-- А из истории России какой период предпочли бы?
-- Пожалуй, никакой. На мой взгляд, российские времена почти всегда оставались темными, тяжелыми и страшными, мне совсем не хочется туда. Даже в русских народных сказках не нахожу близких себе персонажей. Злодеев не обсуждаем, но ведь и положительные герои какие-то неживые! Они ненастоящие, понимаете? Единственный человек, перед которым преклоняюсь, Пушкин, однако он, извините, не русский. И дело даже не в происхождении, а во внутреннем складе. Слишком уж Александр Сергеевич светел и оптимистичен, хотя порой и трагичен. В нем столько силы, юмора, блеска! Эфиопская прививка в Пушкине сильно сказывалась.
-- А в вас какая?
-- Все-таки смесь. Катя, жена, утверждает, что я меняюсь в зависимости от того, на каком языке говорю. Все другое -- жестикуляция, мимика, манера строить фразу. Наверное, так и есть, со стороны виднее... Не могу назваться ни французом, ни американцем. Да, комфортнее всего мне во Франции, однако в Париже скучаю по Нью-Йорку. Кем определенно себя не чувствую, так это русским. Конечно, я сжился со средой, в которой оказался, но по внутренним ощущениям все равно остаюсь здесь чужим.
Хотя среди моих любимых писателей немало с русскими именами. Убежден, российская литература не имеет равных. Я это богатство открыл для себя, работая у Самуила Маршака. Не забывайте: более-менее прилично говорить по-русски (пусть с акцентом и некоторыми ошибками) я научился годам к девятнадцати, когда приехал в Москву из Германии.
"Два с половиной года я был литературным секретарем у Самуила Яковлевича Маршака"
-- Сколько времени вы провели у Маршака?
-- Два с половиной года. К тому моменту закончил биофак, понял, что ученым не стану, и вообразил себя переводчиком иностранной поэзии. Каким-то образом мои черновики попали к Самуилу Яковлевичу, он позвал меня и предложил должность литературного секретаря. Фактически я был писарем, отвечал на письма, приходившие Маршаку со всего мира. За это он читал мне свои переводы, видимо, на слух лучше воспринимая слог и рифму, рассказывал о русской литературе. Некоторые имена я слышал впервые, например, Велимира Хлебникова... А потом наступил день, когда Самуил Яковлевич отобрал четыре моих перевода и сказал, что их можно публиковать. Предложил позвонить в редакцию. Я ответил, что все сделаю сам. И сделал: к четырем своим стихам присовокупил четыре перевода Маршака и отдал в "Новый мир".
-- Фамилию под всеми текстами поставили собственную?
-- Разумеется.
-- Плагиат, знаете ли...
-- Хуже -- настоящее воровство! Такая вот у меня сволочная натура... Шутку решил устроить. В журнале переводами не заинтересовались, назвав их серыми. Уточнил: все серые? Да, говорят, все. Тогда я раскрыл карты, признавшись, что четыре текста принадлежат Маршаку. Скандал был страшный! Самуил Яковлевич устроил мне показательную взбучку, хотя и не скрывал, что розыгрыш его позабавил... Я очень любил этого человека, и дальше, наверное, работал бы у него, но Маршак платил мало, всего семьдесят рублей, а мне нужно было кормить жену, дочь. Когда приятель позвал в агентство печати "Новости", согласился. Там мне положили 190 рублей зарплаты и дали должность старшего редактора Главной редакции политических публикаций АПН, где я благополучно проработал два года, только потом узнав, что фактически служил в... КГБ.
-- Это как?
-- Редакция была под крышей Лубянки! Выяснил это совершенно случайно. Меня вызвали в военкомат, кадровик посмотрел мои бумаги и сказал: "Значит, вы из КГБ?" Увидел мое изумление и добавил: "Ваше дело прислали оттуда..."
-- С отцом когда-нибудь говорили о том, что "контора" проявляет к вам интерес?
-- Советовал не соглашаться и имел на то основания, поскольку сам сотрудничал с органами, точнее, с разведкой...
-- Сегодня это уже не тайна. Даже агентурная кличка Познера-старшего известна -- Каллистрат.
-- Да, это так. Отец не был штатным агентом, он помогал СССР по убеждению и абсолютно бескорыстно. Впрочем, папа никогда прямо не говорил о контактах с КГБ, я обо всем догадался много позже, когда стал задумываться, почему реэмигранту, приехавшему из Америки, предложили в Москве хорошую должность, а потом отправили в загранкомандировку в Берлин.
"У меня двойное гражданство, американский и российский паспорта"
-- Мы уже говорили про времена и все же хочу уточнить: вы в настоящем ощущаете себя комфортно, Владимир Владимирович?
-- По-прежнему чувствую себя свободным, вольным делать, что хочу. Это главное.Финансовый тыл у меня в порядке, в любой момент могу уйти, сказав: "Да пойдите вы к черту, просуществую и без вас!" И это не кокетство, а объяснение моего внутреннего спокойствия. В конце концов, развернусь и уеду.
-- Есть куда?
-- Был дом за границей, но я его продал. Зачем зря держать, если пока живу здесь?
-- Пока?
-- Я в России работаю. Без дела какой резон тут сидеть? Именно работа придает смысл моему существованию в этой стране. У меня двойное гражданство, американский и российский паспорта, уж лучше тогда путешествовать по миру. Больше всего люблю ездить. Впрочем, деловые предложения пока есть. И не только из России.
-- О претензиях к президенту Бушу не спрашиваю. Интереснее узнать, появились ли у вас за последнее время вопросы к вашему полному тезке, к кремлевскому ВВП?
-- Да, и немало. Недавно задал часть из них при личной встрече.
-- Поверили услышанному?
-- Мне не показалось, будто Путин играет, полагаю, он достаточно искренен. Интуитивно поверил ему как человеку, но Владимир Владимирович представляет власть, а я привык относиться к ней с недоверием. Профессия не позволяет поступать иначе. Знаю одно: президент действительно хочет, чтобы Россия была сильной и уважаемой державой, чтобы русские люди жили хорошо. Он патриот и в определенном смысле напоминает мне де Голля.
-- Эк вы хватили!
-- Не по масштабу! Я сейчас о другом. Де Голль отождествлял себя с Францией и считал: пост президента ему вручила судьба, он знает, что именно нужно стране. Другое дело, что демократия во Франции испытана временем, и даже такой авторитарный человек, каким был де Голль, не мог делать, что хотел, его ограничивали рамки Конституции. В России ситуация иная, тут система не так выстроена. В этом таится определенная опасность. Поэтому для меня крайне важно знать, как далеко может зайти построение управляемой демократии и что Путин думает о свободе слова. Пока никто не препятствует моему поиску ответов на эти и другие вопросы. Поиску публичному, в эфире программы "Времена". Если же почувствую, что меня пытаются запихнуть в прокрустово ложе, терпеть не стану. Повторяю: развернусь и уйду, громко -- очень громко! -- хлопнув дверью напоследок.
ЛИЧНОЕ ДЕЛО
Владимир Познер родился в один день с мамой. Случилось это в Париже 1 апреля 1934 года. Мама будущей звезды телеэкрана -- гражданка Франции. Папа -- сын эмигрантов, покинувших советскую Россию в 1922 году. Родители не были расписаны, и до 5 лет маленький Володя считался незаконнорожденным. Мать увезла трехмесячного сына в США, где устроилась работать монтажером в кинокомпанию "Парамаунт". Лишь в 1939 году отец забрал семью во Францию, где родители официально зарегистрировали брак. Но уже через два года жизнь в оккупированном Париже стала невыносимой для не скрывавшего просоветских симпатий Познера-старшего, и семья снова едет в США. В Америке Познеры пробыли до 1949 года. Семья жила весьма неплохо, Володя мог учиться в дорогой частной школе, поскольку отец зарабатывал до 250 тысяч долларов в год -- большие по тем временам деньги.
В 1946 году состоялось знаменитое выступление Черчилля в Фултоне, положившее начало "холодной войне". Это отразилось и на положении семьи получившего советское гражданство Познера-старшего. Оставаться в Америке было нельзя, и родители решили вернуться во Францию, но отцу отказали в визе из-за доноса, что он -- подрывной элемент, советский разведчик... И все же пропасть Познерам не дали. Владимиру Александровичу предложили достаточно высокую должность в расположенном в Берлине представительстве "Совэкспортфильма". Поскольку в дальнейших планах Познера-старшего значилось возвращение в СССР, 15-летний Володя усиленно взялся учить совершенно незнакомый ему русский язык в школе для детей немецких политэмигрантов...
Дальше -- "советский" период жизни Владимира Познера. В СССР он с 1952 года. В 58-м окончил биолого-почвенный факультет МГУ. Занимался переводами, работал литературным секретарем Самуила Маршака, редактором в АПН, комментатором Главной редакции радиовещания на США и Великобританию, политическим обозревателем на ЦТ. В 1991 году уволился из штата ОРТ и стал независимым тележурналистом. Вместе с Филом Донахью почти шесть лет вел передачи на американском телевидении. Президент Академии российского телевидения (1994). Лауреат трех американских "Эмми" и трех российских ТЭФИ. Жена Екатерина Михайловна Орлова -- журналист, основатель и директор Школы телевизионного мастерства. Дочь Екатерина (от первого брака) -- музыкант, живет в Германии. Приемный сын Петр Орлов работает на НТВ.
